Эта ее вчерашняя фраза «Бен, не старайся очаровать меня!», фраза, которую я счел за благо пропустить мимо ушей, что-нибудь да значила! Скорее всего в переводе на трезвый утренний язык эти слова значат: «Не воображай, что ты можешь меня очаровать!» Эта почти агрессивная ершистость – наследие от развода или природная черта характера? Сколько ни гадай – не уразумеешь!

Задним умом я понимаю – именно неоднозначность душевного склада Кэролайн зацепила меня, дала пищу для размышлений и снова и снова возвращала мои мысли к этой женщине. Чем больше она меня озадачивала, тем больше я думал о ней. Чем больше я думал о ней, тем больше она меня озадачивала. К примеру, я не мог ответить себе даже на такой простой вопрос: хорошенькая она или нет? Она красивая потому, что красивая, или потому, что глаза полны энергии и жизни? В чем секрет ее обаяния? Она тепло относится к своему сыну (да и ко мне тоже). Но я наблюдал ее в моменты, когда она казалась холодной и кровожадной.

Я пытался разобраться в ней с хладнокровием ученого, все неуловимое и сложное свести к нескольким однозначным прилагательным. Нет, я не влюбился; подобного рода академический анализ не похож на сладостный сумбур в голове пылко влюбленного. На мой взгляд, после определенного возраста ты уже не теряешь голову от страсти – потеря головы предполагает горячку, утрату контроля над своими чувствами. Нет, после определенного возраста и ввиду определенного опыта ты не теряешь голову, а начинаешь ею интенсивно работать.

Ты пытаешься изучить предмет своего интереса.

Так сказать, осматриваешь со всех сторон, вертишь ее характер мысленно в руке, как монету незнакомой страны.

Однако смысл происходящего все тот же – ты влюбился.

Итак, я влюбился?

Подпирая стену и позевывая от скуки, стоя на посту во «внешнем наблюдении», я вел внутреннее наблюдение за собой. Я вспоминал вкус губ Кэролайн, ощущение своих рук на ее крепкой спине, думал о том, что она не одна, у нее Чарли, и это дополнительная сложность... Думал, насколько я готов полюбить... Многое проносилось в моей голове, и все свои мысли и эмоции я пытался рассортировать, категоризировать. Эмоции – штука опасная, с ними нужна осторожность сапера. Чуть поддайся им, и будет, как у Энни Уилмот с Клодом Трумэном – сложно, мучительно, двойственно.

На самом интересном месте моих размышлений появился Бобо.

Бобо было почти не узнать. Я помнил обколотого невменяемого вонючего наркомана «в отрубе», которого я усаживал на стул во мраке мусоросборника, а Келли приводил в чувство с помощью дубинки. А тут шел, бодро прихрамывая, более или менее опрятно одетый малый; в глазах, конечно, не мудрость светится, и все же...

Метрах в пятидесяти он то ли меня узнал, то ли нутром почувствовал опасность. Белый в этих краях напрягает уже сам по себе. А если этот белый коротко острижен и он таращится на тебя с нескрываемым интересом, то самое время делать ноги. От меня за версту разило законом и порядком.

Бобо шел по моей стороне улицы. Заметив меня, он не изменил маршрут, но тут же, украдкой оглядываясь, перешел на противоположный тротуар.

Даже некоторые законопослушные люди внутренне ежатся и внешне нервничают, когда видят полицейского. Однако Бобо и глазом не повел – он только машинально проделал контрольный маневр, чтобы проверить улицу за собой и не проходить слишком близко от копа. Шагая за машинами, припаркованными напротив подъезда, возле которого я стоял, он взглянул на меня – спокойно, открыто. Узнал он меня или нет, по его лицу не прочитывалось. Секунда – и Бобо исчез за углом.

Я был в растерянности. С одной стороны, мой пост – напротив дома 442 на Хьюсон-стрит. С другой стороны, такая любопытная негаданная встреча.

Я решил пойти за Бобо. Конечно, решение импульсивное. По совести говоря, мне просто надоело торчать перед домом подружки Джуна Вериса.

На Хосмер-стрит, куда свернул Бобо, в это время дня было относительно немноголюдно, хотя эта улица, пересекающая Мишн-Флэтс с востока на запад, относилась к оживленным. Чтобы не рисковать, я держался в паре кварталов от Бобо. Он прошел метров пятьсот, затем свернул налево – как я потом прочитал на указателе, в проезд Голубой Луны. Выйдя из-за угла, я успел увидеть, что Бобо зашел в подъезд пятиэтажного кирпичного дома.

На этой улочке было восемь или десять подобных обшарпанных кирпичных домов-близнецов. Но тот, где исчез Бобо, был единственным близнецом, которого постигла злая участь – складывалось впечатление, что в него угодила бомба, а может, и не одна. Естественно, двери-окна выдраны, стекла разбиты. Зато перед домом, словно в насмешку, красовалась чистенькая и веселенькая табличка: «Просьба не нарушать границы частной собственности».

Я ошибочно подумал, что Бобо заскочил внутрь на пару минут – купить дозу. Зачем еще наркоман может прийти в подобное место? Я решил ждать на улице.

Прошло пять, десять минут. Я начал томиться. Было не веселее, чем перед домом подружки Вериса.

Еще десять минут. И еще десять.

Прождав в итоге час, я решил идти в дом. Наверное, Гиттенс на моем месте поступил бы именно так. А в последние дни, насмотревшись на то, как классно он работает, я стал сознательно обезьянничать, подражать Гиттенсу во всем. Если я не знал, как бы он поступил в данном случае, я старался вообразить его действия. И сейчас, перед тем как нырнуть в дыру на месте двери, я вынул сперва пистолет – так Гиттенс всегда поступал, заходя в опасное место. Сам-то я за три года службы ни разу не вынимал на улице пистолет из кобуры.