Шрифт:
Рухнули девичьи мечты; погублена карьера актрисы; растоптана душа человека… Растоптана и дочерняя любовь, так как в своем отчаянии Надя с последней надеждой обратилась к отцу: «Папа! Пусть никто, даже ты, не можешь мне помочь, но ты можешь, ты должен мне поверить: я ни в чем перед Родиной не виновата!» — «Советское правосудие не ошибается. Ты виновата и должна искупить свою вину честным трудом!» — ответил ей родной отец. Боже мой, как плакала бедная девушка: «Ты не отец мне, ты — палач. Будь ты проклят!»
Должно быть, судьба ее подслушала: в конце 1947-го или в начале 1948 года прокурор и сам попал под суд и получил 10 лет.
— Так ему и надо! «Советское правосудие не ошибается»… Вот и искупай свою вину перед Родиной!
Тяжело слушать, с каким злорадством дочь проклинает отца. Но у меня не хватило духу ее осудить.
Мейстерзингеры из Норильска
Но даже на самом мрачном, безрадостном фоне вспыхивали комические сцены! Исполняли их актеры-любители. Экспромтом.
Катька Чуркина и Марийка Черная поспорили: они решили не говорить, а торжественно декламировать. Проигравшей будет та, кто первая перейдет на прозу. Целый день все наши шахтерки со смеху покатывались! Марийка — маленькая, белобрысая и курносая хохлушка, ламповщица, хочет погладить белье своему лагерному «мужу» — ламповщику Илюше. Катька, производственная дневальная, протестует против перерасхода угля:
«О свет души, моя подружка! Если хочешь гладить брючки Для Илюши, мил дружка, При-не-си-ка у-голь-ка-а-а!»Марийка возмущается:
«Приношу я уголек, Чтобы греть свой утюжок. А ты лодырь и балда! Недовольна ни-ког-да-а-а!»Катька наводит порядок в секции и ворчит:
«Кто сей злодей-Искариот, Такой-сякой и в нос, и в рот! Кто утащил мою метлу? Она должна стоять в углу!»Марийка опять негодует:
«Закрывайте, гады, двери! Что вы прете, точно звери!»И все это с самыми патетическими жестами, громовым голосом и на мотив, более всего подходящий для современной оперы.
Все шло гладко до вечерней поверки. Но вот пришла дежурнячка.
Большинство девчат, кроме тех, кто должен был идти на работу «с ноля», уже разделись и легли на нары. Все соскочили с нар и выстроились в две шеренги. Началась перекличка: дежурная называет фамилию, а названная говорит свое имя и отчество. Очередь дошла до Марийки.
— Черная!
Марийка, скромная и очень робкая девчушка, буквально умирала от страха, но… азарт! Приняв театральную позу и заломив над головой руки, она запела тоненьким голоском:
— Мария Миха-а-айлов… — и, переходя на бас, — на-а-а!
Дежурнячка от неожиданности оторопела и просто по инерции назвала следующую фамилию:
— Чуркина!
Катька, в противоположность робкой Марийке, была сквернословка и матерщинница, знающая уйму непристойных анекдотов и весь порнографический лагерный фольклор. Если уж Марийка выдержала фасон, то Катьке и сам Бог велел. Пытаясь встать на пуанты, она кулаком ударила себя в грудь и, потрясая другой рукой, взревела шаляпинским басом:
— Ка-те-ри-на Сте-па-а-а-нов-на-а-а!
— Это что за безобразие?! Да как вы смеете! — тут дежурнячка захлебнулась от негодования.
Сидеть бы обеим «театралкам» в штрафном изоляторе, если бы сама дежурнячка не оказалась большой поклонницей Мельпомены. Узнав, в чем дело, она рассмеялась.
— Счастье ваше, что Путинцев пошел в шестой барак. Не миновать бы вам ШИЗО.
Хоть и редко, но и в рядах «псарни» встречались еще не совсем очерствелые палачи.
Работорговцы и рабовладельцы
У нас были две разновидности хозяев: лагерь и производство, то есть горно-металлургический комбинат.
В упрощенном виде это можно представить так: те, кто нас угнетает, и те, кто нас эксплуатирует.
Не надо сгущать краски: не всякий рабовладелец обязательно жесток и беспощаден. Это не в его интересах. Но если производства были рабовладельцами, то лагерь был работорговцем. Впрочем, и это не совсем точно: лагерь не продавал свой живой товар, а отдавал его в аренду; рабовладелец же был лишь временным хозяином, он платил лагерю за аренду, но распоряжаться нашей судьбой не мог.