– Рояль.

– А вот и не рояль. А вот и пианино, – пробует сквалыжничать бабка.

– А хоть бы и фисгармония. – Алик твёрд и невозмутим. – Однотипные музыкальные инструменты. Где дорога?

Бабка тяжело вздыхает, идёт к двери, шлёпая галошами. Алик за ней. Вышли на крыльцо. Бабка спрашивает:

– Есть у тебя желание заветное, неисполнимое, чтобы, как червь, тебя точило?

– Есть, – почему-то шёпотом отвечает Алик, и сердце, как и в первом сне, начинает биться со скоростью хорошей турбины. – Хочу уметь прыгать в высоту по первому разряду.

Бабка презрительно смотрит на него.

– Давай уж лучше «по мастерам», чего мелочиться-то?

– Можно и «по мастерам», – постепенно приходит в себя Алик, нагличает.

– Плёвое дело. – Бабка вздымает руки горе, и лицо её будто разглаживается. Начинает с завываньем: – На дворе трава, на траве дрова, под дровами мужичок с ноготок, у него в руках платок – эх, платок, ты накинь тот платок на шесток, чтобы был наш отрок в воздухе лёгок…

– Что за бредятина? – невежливо спрашивает Алик.

– Заклинанье это, – обижается бабка. – Древнее. Будешь ты теперь, внучёк, сигать в свою высоту, как кузнечик, только соблюди условие непреложное.

– Что за условие?

– Не солги никому никогда ни в чём…

– Ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости?..

– Ни из жалости, ни из вредности, – подхватывает бабка и спрашивает подозрительно: – Откуда знаешь?

– Слыхал… – туманно говорит Алик.

– Соблюдёшь?

– Придётся. А вы, никак, баба-яга?

– Она самая, внучёк. Иди, внучёк, указанной дорогой, не сворачивай, не лги ни ближнему, ни дальнему, ни соседу, ни прохожему, ни матери, ни жене.

– Не женат я пока, бабушка, – смущается Алик.

– Ну-у, эта глупость тебя не минует. Хорошо – не скоро. А в Турбино своё по той тропке пойдёшь. Бывай, внучёк, не поминай лихом.

И Алик уходит. Скрывается в лесу. И сон заканчивается, растекается, уплывает в какие-то чёрные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная картинка на экране цветного «Рубина».

И ничего нет. Темнота и жар.

И тогда начинается сон третий.

Будто бы пришёл Алик в мамин институт. Мама – биолог, занимается исследованием человеческого мозга. «Мозг – это чёрный ящик, – говорит ей отец. – Изучай не изучай, а до результатов далеко». «Согласна, – отвечает ему мама. – Только с поправкой. Чёрный ящик – это когда мы не ведаем принципа работы прибора, в нашем случае – мозга, а данные на входе и выходе знаем. Что же до мозга, то его выход мы только предполагать можем: сила человеческого мозга темна, мы её лишь на малый процент используем…»

«А коли так, где пределы человеческих возможностей? – думает Алик. – И кто их знает? Уж, конечно, не учёные мужи из маминого института…»

А мамин коллега, профессор Брыкин Никодим Серафимович, хитрый мужичок с ноготок, аккуратист и зануда, бывая в гостях у родителей Алика и слушая их споры, таинственно посмеивается, будто известно ему про мозг нечто такое, что поставит всю современную науку с ног на голову да ещё развернёт на сто восемьдесят градусов: не в ту сторону смотрите, уважаемые учёные.

Вот сейчас, во сне, Никодим Брыкин встречает Алика у массивных дверей института, берёт за локоток, спрашивает шёпотом:

– Хвоста не было?

Вопрос из детективов. Означает: не заметил ли Алик за собой слежки.

– Не было, – тоже шёпотом отвечает Алик.

И они идут по пустым коридорам, и шаги их гулко гремят в тишине – так, что даже разговаривать не хочется, а хочется слушать эти шаги и проникаться высоким значением всего происходящего во сне.

– А почему никого нет? – опять-таки шёпотом интересуется Алик.

– Воскресенье, – лаконично отвечает Брыкин, – выходной день у трудящихся, – а сам локоть Алика не отпускает, открывает одну из дверей в коридоре, подталкивает гостя. – Прошу вас, молодой человек.

Алик видит небольшой зал, уставленный непонятными приборами, на коих – индикаторные лампочки, верньеры, тумблеры, кнопки и рубильники, циферблаты, шкалы, стрелки. И все они опутаны сетью цветных проводов в хлорвиниловой изоляции, которые соединяют приборы между собой, уходят куда-то в пол и потолок, переплетаются, расплетаются и заканчиваются у некоего шлема, подвешенного над креслом и похожего на парикмахерский фен-стационар. Кресло, в свою очередь, вызывает у Алика малоприятные аналогии с зубоврачебным эшафотом.