Что делать?

Пальцы от волнения перестают слушаться. Он дёргает "блинчик", не в силах его вытянуть. Ещё раз. Ещё. Тщетно! Ну же!

Дверь вот-вот откроется. Винавер уже что-то говорит…

Белая глина наконец-то выходит из замочной скважины и оказывается в руке у Бобрева. Что делать! Дверь уже открыта!

И тут пальцы сами собой ложатся на занавеси, отдёргивая их.

–  Максим Моисеевич, прошу прощения, что хозяйничаю у Вас, но мне просто стало душно, захотелось открыть окно, - сглотнул Бобрев.

–  О, я Вас понимаю!

Хорошо, что Винавер всегда до мозга костей был адвокатом, а не следователем: он инее подумал ничего "такого", когда увидел едва знакомого гостя, стоявшего спиной к нему, рядом с несгораемым шкафом, и что там трогавшим.

–  Я сам с трудом здесь дышу. А тем более такое дело! Да! Такое дело!
– за спиной улыбавшегося, красного как рак Максима Моисеевича показалась Анна.
– Я сейчас открою…

Винавер подошёл к окну и, делая вид, что помогает открыть форточку, шепнул Бобреву:

–  Молодой человек, сейчас самое что ни на есть правильное время для того, чтоб сделать предложение. Поверьте старому еврею.

–  Да…Да… - воротник кителя стал невероятно узким, дышать было практически невозможно. И всё же.

Бобрев повернулся к Анне. По её взгляду, по её подавшемуся вперёд телу, по её сиявшей улыбке было видно, что она ждёт чего-то от Дмитрия. Она хотела услышать Те Самые Слова. И она их услышала.

–  Анна…Я люблю тебя…Согласна ли ты стать моей женой?

В висках стучало. Слова эти будто сами себя произнесли.

Винавер положил руку на плечо Бобрева. Дмитрий не видел лица временно исполняющего обязанности начальника Центрального военно-промышленного комитета, иначе бы навсегда запомнил, как старики умеют озорно подмигивать.

Анна ничего не ответила. То есть…она ничего не сказала. Она просто подошла и поцеловала Дмитрия в губы. Здоровой рукой Бобрев обнял любимую за талию, желая, чтобы никогда больше не пришлось им расставаться.

–  Это самый счастливый момент в моей жизни, - сказал Винавер…

Все, кто был в те часы в здании комитета, отложили все дела. Максим Моисеевич ("Раз пошло такое дело, то таки надо праздновать!") закатил пиршество. Тосты и здравицы молодым сыпались не реже, чем вопросы: "А кто этот офицер? А почему мы раньше о нём не знали?". Тогда же возникла легенда, что это её давнишний знакомый, ещё с младых лет, что их судьба разлучила, и что теперь они снова вместе. Но правда, как всегда, оказалась фантастичней вымысла.

Когда Дмитрий и Анна вышли рука об руку из здания, их встречал всё тот же лихач. Он улыбался во всю бороду, задорно приветствуя их.

–  Хорошо время провели, да-с! Уважаю, Ваше Благородье, уважаю! Куда?

–  Ко мне домой!
– скомандовал нетвёрдым голосом Бобрев.
– Вези так, чтоб не ехали, а летели! Давай! Последнее отдам!

–  Полетели!
– рассмеялась Анна, ещё крепче прижавшись к Дмитрию.

И вновь Ивушка не слышал не единого звука от голубков, но на этот раз оборачиваться не стал. Зачем? Пусть радуются!

–  Прилетели!
– расхохотался "лихач".
– Выходи. Ваше Благородье! Платить даже не надо, любые вы мне, ай, любые! Свадьбу, наверное, сыграете! Подарком свадебным считайте!

–  А это так заметно?
– заулыбалась ещё сильнее Анна.
– Спасибо!

–  Да, спасибо!
– вторил любимой Дмитрий, тряся за руку Ивушку.
– Спасибо!

"Блинчик" перекочевал из рук в руки. Манасевич довольно подмигнул Дмитрию.

–  И ещё…Скажи, что я ухожу со службы… - шёпотом сказал Бобрев.
– Не хочу врать о том, кто я…Поэтому стану отставным офицером…Да и не хочу опасности подвергать её…

–  Совет вам да любовь!
– от чистого сердца сказал Манасевич, и его обычный тон едва не пробился сквозь завесу "простонародного говорка".
– Совет да любовь! Бывай, Ваш Благородь, авось, встретимся ещё!

–  И ты бывай!
– помахал вслед Дмитрий.

–  Ну что, показывай свои казармы, - смеясь и грозя пальчиком, сказала Анна.
– Там, наверное, хуже, чем после бомбёжки!

–  Нисколечко! Ты всё сама увидишь!
– с наигранной укоризной сказал Бобрев.

Они шли вместе, рука об руку, провожаемые закатным солнцем…

Русские корабли вот уже два дня стояли на рейде Триеста. Адриатика встретила гостей приветливо: только однажды попали в лёгкий шторм, но вышли из него быстро, без потерь и повреждений. От этого становилось только скучнее. На Колчака напала жуткая тоска, которую делали ещё хуже непростые размышления.