Шрифт:
Суматоха в толпе. Приезд Ширин.
Осмотр арыка. Вода пущена. Ликование народа.
Фархад на плечах приносит Ширин вместе с конем к водохранилищу.
Вода в замке. Снова разлука
Кто в тех горах разламывал гранит, Поток прозрачной речи так стремит.* * *
Когда Фархад, на сердце навалив Хребты печали, реки слез пролив, Отправился в тот день на пуск воды, — Ширин, кто знала все его труды: И высеченный среди скал арык — Тот гладкий, как лицо зеркал, арык; И тот дворец, подобный небесам, Который для нее он создал там; И те узоры и картины те, Которым равных нет по красоте; И все, что он свершил и что вовек Другой свершить не мог бы человек, — Осведомляясь каждый миг о нем И тем же, что и он, горя огнем, На этот раз, такую слыша весть, Волнения не в силах перенесть, — Придворным слугам отдает приказ Коня Гульгуна оседлать тотчас. Тот резвый конь был на ходу легок — Зерном жемчужным он катиться мог, Он ветром был. Ширин — нежна, тонка, Была на ветре лепестком цветка, Но прежде, чем на ветер свой воссесть, Ширин к Бану с гонцом послала весть: «В прогулку солнце хочет, мол, пойти, Оно спешит, оно уже в пути. И тот себе наметило привал, Что зодиака знак облюбовал. [37] Так пусть булаторукий витязь — тот Гранитонизвергатель подождет. Пусть водопуск задержит, пусть вода Пойдет, когда прибуду я туда…» Бану, обрадована вестью той, Спешит найти в толпе людей густой Фархада, потерявшего, скорбя, Не только сердце, — самого себя. Найдя, сказала: «Ты нас извини. Тебе лишь огорчения одни Мы причиняли, и велик наш стыд, Но разве он тебя вознаградит? Немало ты набегался. Присядь. О радости хочу тебе сказать: Сейчас сюда и та прибыть должна, Что, словно роза нежная, нежна, Стройна, как кипарис, — чтоб озарить Арык, что соизволил ты прорыть, И цвесть, как роза и как кипарис, У этих вод. А ты приободрись…» Ведя такой сердечный разговор, Баку велела разостлать ковер, Поставить трон и, дав коню покой, Сошла с седла, на трон воссела свой — И вновь Фархаду оказала честь, Прося его на тот ковер присесть. Гранитосокрушитель, весь в пыли, Склонился перед нею до земли — И, словно ангел божий, он присел, У тронного подножья он присел… Но тут в толпе возникла кутерьма. Пыль черная, густая, как сурьма, Клубилась вдалеке. Она, она — Султан красавиц, ясная луна, Вершина красоты, светильник дня — Сюда поспешно правила коня! А стража стала оттеснять народ, Который сбился у истока вод Вокруг Фархада и Михин-Бану. Но как сдержать взметенную волну?.. Фархад весь дрожью был охвачен вновь, Внезапный жар в нем высушил всю кровь. И начала его увещевать Михин-Бану заботливо, как мать: «Свою ты волю напряги, сынок, Глаза и сердце береги, сынок! Ведь, потеряв рассудок в этот миг, Ты рушить можешь все, что сам воздвиг. Пред всем народом обезумев здесь (Об этом поразмысли, это взвесь), Как встретишься ты с пери? Что, когда Ее страдать заставишь от стыда? Мир не прощает недостатков нам. Ты овладей собой, не мучься сам, Не огорчай меня, а также ту — Земную гурию, твою мечту…» Пока боролся он с собой самим, Красавица была почти пред ним. В огонь, что на щеках ее пылал, Как саламандра, весь народ попал. Не говори, что за кольцом кольцо Спадали кудри на ее лицо, Благоухая амброй: это — дым От пламени того был столь густым, Как амбра черный, — чернотой своей Мир омрачил он тысячам семей… К Фархаду направляя скакуна, Смущала время красотой она, И, дерзко время попирая в прах, Конь приближался, взмыленный в пахах. Бану Фархаду говорит: «Спеши Взор уберечь от бедствия души, Покуда не сошла она с седла, И принимайся за свои дела. Быть может, нелюбезен мой совет, Но был бы лишь полезен мой совет». 37
Что зодиака знак облюбовал. — Это выражение означает, что Солнце (Ширин) решило войти в знак Водолея, иначе говоря она решила подойти к вырытому арыку.
* * *
Шапур помог Фархаду встать — и тот Пошел с киркой открыть воде проход. А тут как раз поспела и она — Та, что была от пери рождена. И, осмотрев со всех сторон арык, Любуясь, как сооружен арык, Ширин, в восторге, слов не находя И руки в изумленье разводя, Качаньем головы, улыбкой — так Высказывала радость, что ни шаг… Фархад киркой пробил дыру, куда Вся ручьевая хлынула вода, Но, встретив заграждение камней, Свернул сначала в сторону ручей. И, словно мельница стояла там, Теченьем камни увлекало там. Когда же стал арык приютом вод, Волненье всколыхнуло весь народ. Как будто вся толпа сошла с ума, Такая началась там кутерьма, Такая суматоха, клики, рев, — И тут и там, с обоих берегов. Подтягивали пояса певцы, — Настраивали голоса певцы, Так, чтоб напевы их звучали в лад С водой, которую пустил Фархад. Михин-Бану с красавицей своей Во весь опор помчали двух коней, Чтоб, обогнав течение воды, Ждать в замке появление воды. Но даже конь небесный бы не мог Опередить столь быстрых вод поток. И все-таки за всадницами вслед Пустился весь народ — и юн и сед. Фархад, давно оставшийся один, Пешком понесся догонять Ширин. А конь ее, как ни был он горяч, Как ни летел за ягачом ягач (Не говори, что ровным прямиком, — Летел и через горы ветерком!), — Но ветерок, чья ноша серебро, [38] Боится сбросить все же серебро, — И был в такой тревоге этот конь, Резвейший, ветроногий этот конь, Что вдруг одну из ног вперед занес, А остальными — в камень будто врос. А если бы его погнать тогда, — Могла с Ширин произойти беда: Запутаться ногами мог бы конь, Свалить ее на камни мог бы конь!.. Фархад, которого примчала страсть, Чтоб розе с ветра наземь не упасть, Согнулся, как под солнцем небосвод, Спиной уперся он коню в живот, Передние схватил одной рукой, Две задние ноги схватил другой, И так же, как владычицу сердец Носил тот ветроногий жеребец, Так на своих плечах Фархад-Меджнун Понес обоих, как лихой скакун. Он так помчался, что, как черный дым, — Нет, как сурьма, клубилась пыль за ним. Без передышки на себе их мча, Два или три бежал он ягача — И вскоре очутился пред дворцом. Он обежал дворцовый водоем, К айвану подбежал и, стан склоня, Поставил наземь пери и коня… Едва сошла красавица с седла, Вода в арык дворцовый потекла. Прах пред Ширин облобызал Фархад, Опять ни слова не сказал Фархад, И, слезы проливая, он ушел, Как туча дождевая, он ушел. Когда он в горы шел тропой крутой, Арык уже наполнился водой, И до краев был полон водоем — Так что вода не умещалась в нем; Она, подобна райским ручейкам, Текла вокруг дворца по арычкам, В степь изливаясь, продолжала путь, У горожан в садах кончала путь… «Рекою жизни» тот арык с тех пор Завется у людей армянских гор, И «Морем избавленья» — водоем Народ прозвал на языке своем. 38
Но ветерок, чья ноша серебро. — Быстроногий конь сравнивается Навои с ветерком, а Ширин — с серебром.
* * *
Эй, кравчий, море винное открой — И чашу дай с корабль величиной! В арыке винном — воскресенье мне, А в море винном — избавленье мне! ГЛАВА XXXV
ФАРХАД НА ПИРУ У МИХИН-БАНУ
Ширин тоскует.
Михин-Бану приглашает Фархада на пир.
Десять ученых дев.
Здравица Ширин за Фархада и за ее любовь к нему
ГЛАВА XXXVI
СВАТОВСТВО ХОСРОВА
Иранский шах Хосров Парвиз ищет новую жену.
Сообщения гонцов о красавице Ширин.
Советник шаха Бузург-Умид.
Отправка посла к Михин-Бану
ГЛАВА XXXVII
МИХИН-БАНУ ОТКАЗЫВАЕТ ХОСРОВУ
Приход иранского посла.
Неожиданное предложение.
Объяснение с Ширин. Пир в честь посла.
Мудрый отказ Михин-Бану. Гнев Хосрова
ГЛАВА XXXVIII
НАШЕСТВИЕ ХОСРОВА НА СТРАНУ АРМЕН
Крепость Михин-Бану.
В ожидании осады. Фархад на вершине скалы.
Хосров осматривает крепость.
Два метких камня Фархада
Войска стихов построив на смотру, Поэт в поход повел их поутру.* * *
Парвиз, поднявший гнева острый меч, Решив страну армян войне обречь, Собрал такую силу, что и сам Не ведал счета всем своим бойцам. За войском поднимавшаяся пыль Мрачила светоч дня за милем миль, Скажи — совсем затмила светоч дня, Сознанье неба самого темня. Не помнил мир неправый, чтоб поход Настолько был несправедлив, как тот! Немного дней водил Парвиз войска, — Увы, была страна Армен близка… Тревоги весть летит к Михин-Бану, Что вторгся неприятель в их страну, Что он потоком грозным хлынул… нет, — Какой поток! То море страшных бед! Какое море! Ужасов потоп! Нет ни дорог свободных и ни троп… Бану не растерялась: в ней давно Созрела мысль, что горе суждено. И был начальник крепости умен — К осаде крепость приготовил он. А крепость, простоявшая века, Была и неприступна и крепка, Но так ее сумел он укрепить, Что крепче и кремлю небес не быть. Дорога, по которой в крепость шли Арбы с пшеницей, с сеном той земли, Напоминала неба Млечный Путь, Покрытый звездной зернью вечный путь. За крепостной стеной, что вознеслась Зубчатым гребнем в голубой атлас, За каждым из зубцов — гроза врагам — Сидел не просто воин, — сам Бахрам! Рвы доходили до глубин земных, И так вода была прозрачна в них, Что по ночам дозорным со стены Бывали звезды нижние видны. [39] Вся крепость так укреплена была И так припасами полна была, Что даже и небесный звездомол Лет в сто зерна б того не промолол. Как звезд при Овне — было там овец, Коров — как звезд, когда стоит Телец. Описывать запасы всех одежд Нет смысла нам, — а счесть их — нет надежд… Теперь Бану заботилась о том, Чтоб власть в народе укреплять своем. А пери думу думала одну — Она с военачальником Бану Фархаду в горы весть передала: Мол, таковы у них в стране дела, — Его судьба, увы, ее страшит, Пусть он укрыться в крепости спешит. Не думал он в укрытие засесть, Но, чтоб обиды пери не нанесть, Он все же нужным счел туда пойти, Но с тем, чтоб не остаться взаперти… Над крепостью была одна скала — Быть башней крепости небес могла. На ней Фархад решил осады ждать, Чтоб камни в осаждающих метать… 39
Бывали звезды нижние видны. — То есть герои наблюдали, как в воде отражались звезды.
* * *
А между тем туда спешил Хосров, Придя, войска расположил Хосров От места укрепленного того В полмиля расстояния всего, А сам со свитой выступил в объезд — Обозревать твердыню здешних мест. Внимательно он местность изучал, На крепость взоры часто обращал, Обдумывал, рассчитывал, но взор Не крепость видел на высотах гор, А небо на земле. Как небо взять? Где силу и дерзанье где бы взять? Так размышлял и каялся Парвиз, Но не совсем отчаялся Парвиз: В походе пользы, может быть, и нет, Но сожаленья путь — не путь побед. Хосров на ту скалу направил взгляд, Где на вершине пребывал Фархад, Как жемчуг драгоценный на челе. Хосров его заметил на скале, И, словно сам в себя вонзил кинжал, Он, к свите обратившись, так сказал: «Осведомьтесь, кто дерзкий тот храбрец — Угроза и смятение сердец!» Погнал коня один из тех людей, К скале приблизился и крикнул: «Эй! Желает знать великий шах Парвиз, Кто ты такой? Чем занят? Назовись!» И так Фархад ответил со скалы: «Себе не стану расточать хвалы. Я к именитым не принадлежу, — Я именем своим не дорожу, Оно мне чуждо стало, — нет, оно Исчезло — в прах, в золу превращено Огнем любви, в котором весь сожжен, Я своего же существа лишен. Но люди легкодумны, — потому Небытию не верят моему, — И, прах мой поминая, не в укор, Фархадомименуют до сих пор…» От столь глубокомудро-скорбных слов Чуть не лишился разума Хосров. И, ревностью сжигаем, думал шах: «Есть сладость в этих мыслях и словах, Красноречив соперник мой Фархад, Но в сахаре он мне подносит яд, Убить змею шипучую — не жаль: Не ползай и при случае не жаль! Чтоб не вонзился терний в ноги, — прочь! Он мой соперник, — и с дороги — прочь! Пришла пора стянуть на нем аркан, Пробить ему в отходный барабан». И кликнул шах: «Эй, люди, кто храбрей! Ко мне его доставьте поскорей…» Увидел с высоты своей Фархад, Что мчится в десять всадников отряд, И громко закричал оттуда вниз: «Эй ты, сардар! Хосров ли ты Парвиз Иль не Хосров, но уши ты открой И вслушайся в мои слова, герой! Своих людей ко мне ты с чем послал? Когда б меня ты в гости приглашал, То разве приглашенья путь таков, Что требовал бы сорока подков? А если смерти ты меня обрек, Мне это — не во вред, тебе — не впрок, И грех пред богом и перед людьми За десять неповинных жертв прими. Ты волен мнить, что это похвальба. Однако шлема не снимай со лба: Метну я камень в голову твою — И лунку шлема твоего собью. Вот мой привет! И вот — второй! Проверь: Сбиваю с шлема острие теперь». Фархад метнул за камнем камень в шлем — И лунку сшиб и острие затем. Сказал: «Вот подвиги людей любви! Ты видел сам и воины твои, Как меток глаз мой, как сильна рука: Так уведи скорей свои войска, Иначе — сам себя же обвиняй: Всех истреблю поодиночке, знай! Хоть пощадил я череп твой, а все ж И сам ты головы не унесешь. А потому благоразумен будь — И с головой ступай в обратный путь. И милосердью ведь пределы есть: Не вынуждай меня, сардар, на месть. Я не хочу, чтоб каждый камень мой Стал неприятельскою головой. Но мне, в себе несущему любовь, Я верю — бог простит и эту кровь. Тебя он шахом сделать захотел, Мне — прахом быть назначил он в удел, Однако дело, коим занят шах, Стократ презренный прах в моих глазах. Дорогой гнета день и ночь скача, Конем насилья все и всех топча, Ты тем ли горд, что кровь и произвол Ты в добродетель царскую возвел? Моею речью можешь пренебречь, Но страшно мне, что ты заносишь меч И тучу войск на ту страну ведешь, Куда тебя вела любовь… О, ложь! Свои уста, язык свой оторви — Ты говорить не смеешь о любви!..» Рассерженный Хосров остался нем. Фархад пробил сначала камнем шлем, Теперь, произнеся такую речь, Вонзил он в сердце шаха острый меч. И, в сердце уязвлен, Хосров ушел, К своим войскам он, зол, суров, ушел. * * *
Войска печали, кравчий, отзови! И шах и нищий — все равны в любви, Любовь для нас, как власть царям, — сладка, Но есть соблазн и в доле бедняка. ГЛАВА XXXIX
ОСАДА КРЕПОСТИ АРМЕН
Новая попытка вынудить Михин-Бану к согласию.
Достойный ответ. Ревность и ярость Хосрова.
Начало осады
ГЛАВА XL
ПЛЕНЕНИЕ ФАРХАДА
Фархад побивает иранцев камнями.
Коварный план. Мнимый меджнун. Отравленная роза. Засада.
Пленение. Горе Шапура
Что крепость небосвода? Лучше ты Скажи о ней: твердыня красоты!* * *
Когда к осаде приступил Хосров, Он вырыть приказал огромный ров И круглый вал насыпать земляной, Чтоб с тылу оградить себя стеной… А в это время в крепости армян Бил день и ночь тревоги барабан, Дозорных крик не умолкал всю ночь, И глаз никто там не смыкал всю ночь, И, факелами вся озарена, Пылала, как жаровня, их стена… Десятый день в осаде жил народ, Не отпирая ни на миг ворот. Но к их стене вплотную подойти, Людей своих на приступ повести Хосров не мог: на тысячу локтей Фархад камнями побивал людей. Метнет — разбита вражья голова. Но он пробил бы даже череп льва. Что — головы? Попал бы он равно И в маковое малое зерно! Несчетно камни он заготовлял, Врагов несчетно ими истреблял… Но если спросишь: как же тот, кто сам Привержен был к страданьям и слезам; Кто каждому несчастному был рад Помочь и обласкать его, как брат; Кто с каждым бедняком сердечен был, Великодушен, человечен был; Кто, возмущен насильем, гнетом, злом, Теперь убийство сделал ремеслом? — То мы напомним: проливая кровь, Он воевал за верность и любовь. И ужас наводил на тех людей, Которых на злодейство вел злодей. Фархад же человеком был — и он Самозащиты признавал закон. Да, положенье было таково: Иль он Хосрова, иль Хосров — его! Любя Ширин, ее народ любя, Он поступал, как муж, врагов губя… А шах Хосров, злодей эпохи той, Весь мир топча губительной пятой, Бездействовал угрюмо день и ночь, Все о Фархаде думал день и ночь; Как обезвредить, как его убрать, Чтоб двинуть, наконец, на приступ рать? С Бузург-Умидом ночи он сидел: Как быть, где средство к улучшенью дел? Что ни решат — все тайна. А к утру — Молва кочует от шатра к шатру. И гневный шах, качая головой, Не мог с безликой справиться молвой… Но вот один бесчестный негодяй, Хитрец и плут, известный негодяй, Кто дьяволу пришелся б двойником, Нет, — дьявол был его учеником! — Перебежал к Хосрову. Денег тьму Шах посулил предателю тому. А подлый плут решил награду взять И хитростью живым Фархада взять. Он так сказал: «Я чувств его лишу, Но дать людей в засаду мне прошу…» Коварный шах ему, что нужно, дал, Сто человек в броне кольчужной дал. Обходной тропкой двинулся хитрец, — Помешанным прикинулся хитрец. Сорвал он розу, снадобье добыл — И розу этим зельем окропил. Он брел нетвердым шагом, так стеня, Что каждый стон был языком огня. Безумцем притворясь, он громко пел О той, по ком он якобы скорбел. И так притворщик гнусный скорбен был, Так жалок, так искусно сгорблен был, Что лишь услышал песнь его Фархад И лишь на нем остановил свой взгляд, Он сразу вспыхнул жалости огнем, И сердце больно закипело в нем. Сказал он: «Кто ты? В чем твоя беда? С какой ты улицы пришел сюда? И кто она, светлейшая из лун, Тебя ума лишившая, меджнун? В меня любовь вонзила скорби меч, — Как удалось ей грудь твою рассечь? Несправедливым небом я казнен, — Зачем же твой столь безнадежен стон? Меня в огонь разлуки бросил рок, — Ужель он и тебя огню обрек?..» Хитрец, найдя доверия базар, Раскинул лицемерия товар: «Подвижников любви пророк и шах! Мы на твоем пути — песок и прах. Я имярек — скорбящий человек, Пришелец я из края имярек. Вела меня сквозь бедствия судьба, Забросила впоследствии судьба Меня сюда и покарала вновь, Страдальческую присудив любовь. Я разлучен был с милой. Но пока, Хотя б тайком, хотя б издалека Я мог послать ей вздох иль нежный взгляд, — Был и таким я кратким встречам рад. Хосров (будь проклят он! Да ниспошлет Ему скорей возмездье небосвод!), Когда пришел и город обложил, Меня последней радости лишил: Там, в крепости армянской, заперта Со всеми горожанами и та — Улыбчивая роза, мой кумир, Нет, солнце, озарявшее мне мир! Я тут чужой, я неизвестен тут, — Мне в крепости укрыться не дают, Слыву безумцем, и меня народ Камнями прогоняет от ворот. Отверженный, в пустыне я брожу, — Сочувствия ни в ком не нахожу. О горе, горе! Страшен мой недуг! О, если б хоть один нашелся друг!.. Но ты, кто сам живя в цепях любви, Слывешь проводником в степях любви, Ты, шах всех униженных на земле, Престол свой утвердивший на скале, Поверить этой повести изволь — И состраданьем облегчи мне боль!..» Весь вымышлен с начала до конца — Фархада взволновал рассказ лжеца. Ему казалось — самому себе Внимает он, внемля чужой судьбе. И так его разжалобил рассказ, Что слезы градом полились из глаз, И он издал, как пламя, жгучий стон И наземь рухнул, горем потрясен… Обманщик из-под рубища извлек Отравленный снотворный свой цветок, — И, чтоб продлить бесчувствие, поднес Дурман Фархаду он под самый нос. Разбив войска его сознанья так, Он закричал, подав засаде знак… Шапур, за камнем лежа в стороне, От сна дурного мучился во сне. Услышав крик, вскочил в испуге он, — Забеспокоился о друге он, Взглянул — лежит ангелоликий друг, И суетятся воины вокруг, А между них — дьявололикий шут, Поет и пляшет — счастлив дикий шут. Так вот кем предан был Фархад! Так вот Зачем меджнуном наряжен урод! Шапур один, а те пришли толпой. Как против ста он может выйти в бой? И все они при копьях, при мечах — Несут Фархада на своих плечах. Тяжелый камень подыскал Шапур, Вскочил на выступ, словно горный тур, И притаился — ждал, пока пройдет Как раз под ним ликующий урод, — И бросил камень так, что черепки Остались от предательской башки. Есть поговорка: «Тверд зловредный лоб, Но камень разобьет и медный лоб…» Рыдал Шапур, — осиротел он вдруг, Чуть на себя не наложил он рук. Да что — Шапур! Гранитная скала Слезами по Фархаду истекла… Ни к радости, ни к горю свет не глух: Летит, как быстрый камень, в крепость слух. Но люди тайно горевали там, — Несчастье от Ширин скрывали там, Уверены, что иль сойдет с ума, Иль жизнь свою она прервет сама…