Ларио, прищурившись, смеялся.

— Теперь вот он смеется, а неделю тому назад… И главное — на вид бык, а нервы, как у бабы… Познакомился я и с капитаном и с женой — очень милые люди. Ездил вещи этого подлеца брать.

— А что ж жена, по-прежнему, осталась с мужем? — спросил Карташев.

— Конечно.

— И нянька там?

— И нянька. Капитан расхваливает и его, одно, говорит, несчастье: сумасшедший. Ну, и я, конечно: «Да, да, сумасшедший». Очень, очень приличное семейство. Отказались от обвинения: сам капитан уладил в полиции все дело. Ну, вот…

Шацкий отбросил руку по направлению Ларио.

Ларио в это время, пригнувшись, перебирался с дивана на кресло и оттуда на кровать. Добравшись до кровати, он свернулся в клубочек и сказал:

— Хорошо, Миша.

— Шурочку бы еще?

— Что ж, не мешало бы.

— Что наконец выйдет из этого господина? — спросил Шацкий.

— Дурак ты, Миша, — ответил равнодушно Ларио, — ничего не выйдет…

— И как же тебя опять рекомендовать?

— Порекомендуй меня, Миша, к честным людям в ничего не бойся…

— К Марцынкевичу тебя только и рекомендовать.

— С удовольствием, Миша.

Ларио стал вертеться и рычать.

— То есть зверь, а не человек.

— Го-го-го!

— Нет, этот человек… и катар… и экзамены… все это убьет меня…

— Опять животик заболел, Миша? Не падай духом: все перемелется, мука будет…

Шацкий положил голову на руку в смотрел опять уныло и расстроенно в пол.

— Зачем ты в самом деле отравляешь себя, — сказал Карташев, — ешь колбасу?..

— Что ж мне есть больше? — капризно, с детским раздражением спросил Шацкий, — и на колбасу нет денег.

— А твои экзамены как?

— Что ж экзамены? Я и сам не знаю, как их в этой обстановке выдерживаю.

— А ты, Ларио, не держишь совсем?

— Совсем… — Он поднялся с кровати и вдруг закипятился. — Странно даже задавать такие вопросы: что ж я, в подштанниках, что ли, пойду их держать? Он же заложил все.

— Я виноват…

— Тебя никто не винит, но факт… лекций нет, одежи нет, жрать нечего… — Ларио опять лег, повернулся к стене и добавил: — И самое лучшее, если ничего нельзя переделать, нечего и сил тратить: спокойной ночи.

Немного погодя по ровному дыханию Ларио ясно было, что он действительно заснул.

В окно смотрели какие-то однообразные, серые, унылые, точно преждевременные сумерки.

— Пора домой, — тихо сказал Карташев, нарушая молчание.

Шацкий поднял голову.

— Ну что ж, едем, — устало ответил он, — если крест и альбом даешь… Завтра опять экзамен: на всю ночь засяду.

— Ну, однако, ты совсем так сорвешь себя.

Шацкий фыркнул.

— Не в этом счастье, мой друг… Пожалуй, салоп лучше надеть…

Он ушел в кухню и возвратился в салопе горничной.

Грусть его маленького больного лица еще сильнее подчеркивалась его комичной, высокой фигурой в женском пальто.

Карташеву хотелось сострить, но он не решился.

— Идем, — позвал Шацкий.

Они молча спустились на улицу.

Проходя мимо освещенного подъезда главной лестницы того дома, где жили Шацкий и Ларио, Шацкий остановился перед стоявшим у подъезда швейцаром.

— Ну что? — спросил он швейцара.

— Не говорил еще. Да уж не беспокойтесь, — что можно будет, сделаем, — ответил швейцар.

— Вы уж, пожалуйста…

— В чем дело? — спросил Карташев, когда они отошли.

— Дельце одно… Петьку, подлеца, пристраиваю. Одно семейство за границу собирается, — вот я и хочу Петьку с ними послать.

— Как же ты его пристроишь?

— А вот через швейцара… Очень милый человек… познакомился с ним и узнал…

— Как же это ты познакомился с ним?

— Мой друг, что ты допрос снимаешь? — быстро ответил Шацкий, — знаешь, и деньги есть. Этот Ларио… он меня окончательно убивает… А если бы еще знал, что я продаю его вещи… Ведь все наново покупать придется: какой это процент? И на него же идет…

— Отчего же ты продаешь?

— Да потому, что в кассе мало дают… Я и свои все вещи продал.