Человек, и очень странный человек, о котором спрашивал купец, вышел в это время из-за задов Григорьева двора.

Высокий, худой, с маленьким, очень маленьким бурым лицом, стрижеными усами и бородой, в длинном изорванном халате, с непокрытой, тоже стриженой головой, человек этот остановился, и, ни на кого не обращая внимания, смотря голубыми потухшими и выцветшими глазами тупо и равнодушно перед собой, что-то бормотал.

На вопрос купца Григорий с захлебывающейся торопливостью и елейным смирением ответил:

— А так раб божий, Ильюша по прозванию… Вроде того, что юродивый.

— Это хорошо, — кивнул головой купец и, откашливаясь, сплюнул.

— Тихий человек, и никому обиды от него нет.

— Он что ж делает? — спросил купец.

— Да вот живет у нас в бане, — вон за огородом. Сам и выбрал мою, значит, баню, — что ж, живи…

Юродивый в это время опустился на колени и, смотря в небо, что-то бормоча, кивал головой…

— Это насчет чего же он? — спросил купец у Григория и прибавил: — Да ты присядь.

— А постоим, батюшка… Это он, вишь, покойников поминает, всех, до последнего человека, кто за его память помер на селе, помнит и поминает…

— Что ж, это хорошо…

— Хорошо, батюшка, хорошо… Раб божий… А только что так считаем, — Григорий замирающим от восторга голосом, наклоняясь к купцу, прошептал — так считаем: великий раб.

— Все может быть, — одобрительно кивнул головой купец.

— Так, батюшка, так… Его дело… Так и живет в бане… Сам и выбрал у меня со старухой свое житье: так в бане… и уж и не знаю, с чего и выбрал: кажись, и лучше нас есть люди и в греху мы: выбрал… Не знаю, с чего и на думушку ему пало, — не нам угадать, а только что так по приметам — великий раб…

— Да уж вам видней, конечно… Душа у кого чистая, святость эта самая, как одежа светлая, к примеру, — грязь на ней, так уж грязь и есть: на виду… С ним, что ж, покалякать можно?

— Уж не знаю, батюшка, — раздумчиво ответил Григорий, — как его воля…

В это время подошел другой крестьянин средних лет — длинное туловище на низких ногах, с какой-то приплюснутой физиономией, и только нижняя губа выпукло выдвинулась вперед. Он сплюнул и, вмешиваясь в разговор, пренебрежительно, голосом, как иерихонская труба, сказал:

— Что ж тут?.. Скричать его и только… Эй, ты, слышь, Ильюшка, подь сюда, — вот господин говорить с тобой желает…

Юродивый замигал глазами и растерянно смотрел некоторое время перед собой.

— Неколи мне… кур в огороде гонять надо…

Он сказал это и торопливо, озабоченно пошел, делая на ходу движения, как будто он гонит кур, тихо приговаривая: «Кишь, кишь».

— Не пожелал, — проговорил Григорий, испуская вздох не то сожаления, не то удовлетворения.

Купец, получивший неожиданно афронт, спросил недовольно:

— Это каких кур?

— А это, вишь, — стал громко, точно кругом все были глухи, объяснять ему подошедший крестьянин, — он, вишь, все сам себя куриным старостой зовет… будто вот кур ему все по огородам гонять надо…

— Не пошел же, — повторил в раздумье Григорий.

— Не пошел, — согласился и пришедший крестьянин и набрал воздуху.

— Не показался я, что ль, ему? — спросил обиженно купец.

— Не-ет, — уклончиво ответил Григорий, — так что-нибудь… Господином вот разве назвал тебя сват.

— Так ведь мне что? — сказал сват и сплюнул.

— То-то, вишь, не любит он этого слова: из дворовых он… А сам-то с малолетства уж такой, божий… Господам и сомнительно было: парнишка, как и прочие, а от дела отлынивает… Маленько и прижимали, видно: на горячую плиту голыми ножками ставили… Вот он и робит, как заслышит там «господин», али «барин», ну и уйдет сейчас…

— Так ведь я какой же барин? Такой же, как вы…

— Известно, — согласился сват и сильно потянул носом.

— Может, и обойдется еще, — задумчиво сказал Григорий. — Так вот и на селе… К кому вздумает зайти… Принесет миску, стукнет в окно: «Слышь, крикнет, штароста, — он этак все „штароста“, — пришел, давай мне полную миску». Чтоб уж непременно полная была, а там чего хочешь лей: щец так щец, хоть воды, хоть молока… И сразу есть не станет: постоит сколько дней в бане, скиснет, тогда и ест.