Шрифт:
— Братцы, я, конечно, понимаю всю ответственность и, конечно, не подготовлен и не могу, откровенно совершенно говорю…»
Что-то легкое, радостное, отчего он было сразу воспрял духом, оставляло его по мере того, как он слагал свою речь, и совершенно оставило. Не кончив, он безнадежно махнул рукой и стал медленно ходить по мосту.
Совсем стемнело.
«Вот сейчас: тра-ах! и я лечу вместе с осколками моста в воду».
Там, внизу, едва сверкала серая, вздувшаяся от дождей, масса воды.
Он так реально почувствовал, как уже погружается в воду, что вздрогнул и отошел от перил.
«Упадешь, пожалуй, еще».
И мучительно подумал:
«Неужели же я, действительно, трус?!»
Воздух был душный, мокрый, он снял шапку, вытер рукавом потный лоб и подумал: «Во всяком случае, и теперь это ясно, что я не военный».
Мчался поезд, и однообразный гул от него разносился далеко кругом. Вот сверкнули на горизонте огненные глаза, ближе, ближе — и с грохотом, треском, шипя и извиваясь, как громадная змея, промчался поезд, опахнувши и часового и Чернышева.
«Так упал уже один часовой под вагоны, — надо бы их дальше ставить… Но ведь по уставу надо так ставить как стоит часовой. Нарушишь устав, а потом что-нибудь, — и иди под суд, да еще в военное время…
И начальство к тому же какое-то несуразное попалось, — такой же, в сущности, как и я, воин, но при том канцелярист до мозга костей, только и интересуется что хозяйственною частью: по целым дням, запершись сидит с артельщиком.
— Я, говорит, вынужден экономию нагонять, иначе останемся без запасного капитала…
Вор он, конечно. В месяц рублей тысячу ворует. И ни с кем не делится из низших. Все воруют. Говорит мне:
— Без ваших остатков просто совсем пропал. Не могу по справочным ценам кормить солдат, не понимаю, как вы умудряетесь. Только и покрою перерасход вашими сбережениями.
Вот тебе и запасный капитал. Прийти к солдатам и сказать разве:
— Так и так, братцы, вот вам отпускаемые суммы — кормитесь, как знаете.
Что, в самом деле? Субалтерн я офицер, был таким, и останусь. Кампания к концу, а у меня никакой награды нет и не будет. Из-за чего же стараться да неприятности от солдат наживать? Ей-богу, так и следует. сделать».
Чернышев отлично сознавал, что ничего подобного он, конечно, не решится никогда сделать, и тем не менее, возвращаясь домой, он шел и думал о том, как завтра он соберет солдат и объявит им, что довольство передает им на руки.
Солдаты выслушают и облегченно вздохнут, и кто-нибудь из них скажет:
— Конечно, ваше благородие, что вам грех на душу брать…
«Какой грех? Грех, конечно: скотина стоит сто рублей, а платишь за нее китайцу двадцать пять и через тех же солдатиков… Все на виду… И, главное, хоть бы польза какая-нибудь была тебе. Обещает из остатков, а остатки… Э… Нет, непременно, непременно так и сделаю. Пускай начальство на дыбы лезет, что оно мне может сделать?
В поручики не представят? Я все равно в военной службе не останусь. Как только война кончится, сейчас же уйду сперва в запас, подыщу какое-нибудь место, может быть, в земские начальники…»
Войдя в свое отделение, Чернышев повелительным голосом крикнул за перегородку денщику:
— Семен, чайник, чайник!
— Семен, слышишь? Зовут.
Спавший Семен вскочил и спросонья набросился на будившего:
— Чего тебе?
— Чаю завари, — раздался голос Чернышева.
И так как никакого ответа не последовало, то Чернышев хотел крикнуть:
«Ты в знак того, что слышал распоряжение мое, должен отвечать всегда: слушаю-с».
Он и рот уже открыл, но ничего не сказал и только рукой махнул.
И только после долгой паузы спросил:
— Семен, ты слышал? — налей чаю. На что заспанный голос ответил:
— Так что слышал.
А Чернышев вздохнул и с горечью подумал: «Это солдат? Совершенно отвыкли в своих деревнях от всякой выправки…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Комментарии
В настоящий том включены очерки и рассказы Гарина второй половины 90-х — начала 1900-х годов.
Во второй половине 90-х годов рабочее движение в России приняло массовый характер, повсюду возникали социал-демократические кружки. Сама жизнь подтверждала правильность марксистских взглядов: рабочий класс становился могучей передовой силой освободительного движения.
Изменившаяся общественно-политическая обстановка, сближение с самарскими марксистами способствовали окончательному разрыву Гарина в 1897 году с народническим «Русским богатством»; он почувствовал, что «жизненная и теоретическая правда, а следовательно, и будущность была на стороне реалистов — марксистов, а не идеалистов — народников», — говорилось о нем в некрологе, напечатанном в журнале «Вестник жизни» (1907, № 1). При ближайшем участии Гарина реорганизована газета «Самарский вестник», в которой, по донесению начальника Главного управления по делам печати Соловьева министру внутренних дел Горемыкину, «существующий экономический строй и все находящиеся в связи с ним явления общественной жизни… постоянно обсуждаются согласно учению Маркса»; газета рисует в самом мрачном свете «положение русского крестьянина и вообще простого рабочего люда…» Далее Соловьев указывал, что «Самарский вестник» говорит «туманными намеками о необходимости насильственного переворота» для «устранения нынешнего экономического порядка» («Красный архив», 1925, № 2 (9), стр. 238–239).