– Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa, domine Deus, miserere nobis, miserere nobis! [52]

Киприан попытался удержать старика на его ложе, но в высохшем теле проснулись безумные силы. Монах неуверенно поднялся на ноги и схватил Киприана за воротник.

– Таков был приказ! – проревел он. – Regula Sancti Benedicti, Caput VI: De obediential ObedientialЭто значит: послушание! – Он припал к груди Киприана и прорыдал без слез: – Зачем ты потребовал этого, отец, зачем ты потребовал этого?

Щупальце проникло в отверстия наполовину сорванных крыш и вырвало стропила; упало на крошащиеся остатки пропилеев и обрушило их с такой легкостью, будто те были из гальки; неистовствовало между башнями-близнецами монастырской церкви и швыряло в них камнями, как метательными снарядами: крышу одной из башен надломило, а другой – сбросило вниз; с грохотом пронеслось по нефу, отчего стропила и балки взлетели вверх, как при взрыве. Вокруг него был ореол из грязи и кружащихся в вихре обломков, вгрызавшийся в еще устоявшие стены и отдельные здания подобно тысячам кистеней в руках великана. Если гнев Божий обладал формой, то она представляла собой дьявольский хобот, протянувшийся от неба до самой земли; если у него был голос, то он звучал, как этот свистящий, воющий рев. Содом и Гоморра погибли в огне и пепле; Подлажице утонул в визге, и пыли, и кружащихся обломках.

Киприан автоматически подхватил старика, когда у того отказали ноги и он рухнул на спину. Ему показалось, что тело стало невесомым, как пушинка. Юноша попытался отнести монаха на его ложе.

– Убейте ребенка, – едва слышно произнес старик. Губы у него дрожали, лицо было мокрым от слез и слюны. – Убейте ребенка. Это новорожденный, на нем нет никакого греха, но убейте его! – Он застонал. – Obediential– снова проревел он. – Каково пятое правило ордена, брат? Послушание!

Киприан уронил старика на пол, как будто обжегшись о высохшее тело. Отвращение, переполнявшее его, отражалось и в глазах Андрея, и на лице прокаженной женщины. Губы Андрея шевелились.

– Послушание! – простонал старик. – Послушание – убей ребенка, брат Томаш! Я повинуюсь, отец настоятель, я повинуюсь!

Щупальце бури не оставило целым ни единого строения на территории монастыря. Оно превратило церковь в скелет мертвого чудовища, а весь монастырь – в кладбище. Оно уничтожило старый фруктовый сад, сровняло с землей огородные грядки, унесло ящики с кроликами и превратило куриц в окровавленные комки перьев, разбросанные на большой территории. Оно убило двух из трех монахов, остававшихся в монастыре, а затем, по пути к пологому холму к востоку от Подлажице, оно неожиданно съежилось и пропало, будто и не было его никогда. Лишь разрушенный монастырь и колея на земле длиной в более чем сотню человеческих ростов указывали на то, что оно здесь побывало. Дождь полил как из ведра, образовывая маленькие лужи, озерца, моря в этой колее и на груде развалин монастыря. И если такое щупальце было гневом Божьим, то ливень был проявлением печали Бога, и, что бы ни вызвало Его гнев, слезы Его смывали остатки этого и посыпали землю солью Его проклятий.

– Зачем ты потребовал этого, отец, зачем? Смилуйся над нами, Господи, смилуйся над нами! Смилуйся над нами!

– Я слышала об этой старой легенде, – сказала женщина. – Книга, которую написал проклятый монах, одурачивший самого дьявола. Да такие истории рассказывают повсюду. Но я никогда не связывала ее с нашим краем, да и, честно говоря, ни разу не слышала, чтобы кто-то это делал.

Она указала здоровой рукой на безобразную груду порванной бумаги и пергамента, лежавшую в одном из углов церкви и потихоньку разлагавшуюся. Для Киприана эта ничтожная кучка распадающейся бумаги и расплывающихся букв из тускнеющей позолоты и покрывающегося плесенью индиго гораздо явственнее, чем сломанное распятие и заброшенный алтарь, говорила о том, что церковь и монастырь Подлажице мертвы. Андрей вздохнул.

– Если и была здесь какая-то книга, то вон там лежит то, что от нее осталось.

Киприан промолчал.

– И вот ради этого мой отец пошел на смерть, – сказал Андрей. – Чего ради? – Он посмотрел на Киприана. – И ваша миссия тоже закончилась ничем. А зачем я сюда пришел?

Киприан пожал плечами. Женщина переводила взгляд с одного юноши на другого.

– У незнания есть одно преимущество: оно дает возможность надеяться, – заметила она.

Андрей прищурился и уставился куда-то вдаль.

– Вот тут вы правы, – задумчиво согласился он. – Вот тут вы чертовски правы.

– Жизнь возвращается, любовь моя.

– Да.

– Ты только выгляни в окошко, посмотри, что произошло с деревьями за последние три дня. Теперь я понимаю, что люди имеют в виду, когда говорят, что на деревьях распустились почки. Это значит, что нужно следить за собой, чтобы не распустить руки! Ха-ха-ха!

– Да.

– Да ты выгляни наружу – там так чудесно! Наконец-то пришла весна.

– В Вене она уже давно бы пришла.

Себастьян Вилфинг повернулся к своей будущей теще, стоявшей в дверях.

– Вы совершенно правы, матушка. Но разве некоторые вещи не становятся еще прекраснее оттого, что их долго ждешь? Как ты считаешь, Агнесс?

– Да.

Девушка почувствовала растущее отчаяние в голосе своего жениха. Но оно не взволновало ее, точно так же как не беспокоили ее и волны антипатии, буквально излучаемые ее матерью, которые она прекрасно чувствовала, несмотря На разделявшее их большое расстояние и тот факт, что она сидела спиной к двери. Ничто не могло пробиться в глубины отвращения, на дне которого покоилось тело Агнесс Вигант, пожираемое живущими там чудовищами: самоуничижением, раскаянием и осознанием того, что будущее для нее потеряно.