– Интересно, где вы все это услышали, – усмехнулся кардинал де Гаэте.

– А можно было незаметно дать этот сок человеку, скажем, кому-то, кого необходимо ликвидировать, но так, чтобы никто ничего не заметил? – спросил кардинал Мадруццо с нарочито равнодушным выражением лица. – Скажем, определенному человеку в Риме?

Де Гаэте и отец Эрнандо обменялись быстрыми взглядами. На одно мгновение у отца Эрнандо возникло ощущение, что старый кардинал закатил глаза.

– Разумеется, нет, – почти одновременно заявили оба.

Кардинал Мадруццо задумался.

– Дегустатор, – сказал он наконец. – Будь он проклят.

– Я слышал об одном короле, – вкрадчиво сообщил отец Эрнандо, – который все время болел. Смерть уносила его дегустаторов одного за другим, потому что они вынуждены были пробовать его лекарства, а то, что должно было помочь больному, убивало со временем здорового. Последний же дегустатор прибег к хитрости: он только притворялся, что пробует лекарство. Ему это спасло жизнь, а король все равно был обречен.

– Это… – начал кардинал фон Мадруццо.

– …во всяком случае, очень интересно, – закончил вместо него кардинал де Гаэте. Он посмотрел в пол, а затем похлопал себя по пурпуру, [25] сбивая пыль. – Отец Эрнандо, я считаю, будет правильно, если вы поедете в Рим. Важно, чтобы кто-то из нашего круга наблюдал там за действиями его святейшества и… состоянием его здоровья.

– Благодарю вас за доверие, – ответил отец Эрнандо и поцеловал кольца обоих кардиналов. Почему-то после этого, как ему показалось, на губах у него остался горьковатый привкус.

Агнесс преклонила колени перед алтарем. Она пыталась молиться, однако все приходящие на ум слова молитвы звучали в ее голове как будто на иностранном языке. Своих собственных слов она подобрать не могла – в мозгу возникал один-единственный вопрос: «Почему?»

Этот незнакомый монах-доминиканец – она знала, что его зовут отец Ксавье, что его связь с Никласом Вигантом началась давным-давно и что ее отец был убежден, что обязан ему своим благосостоянием, – уже уехал, однако этот факт, вместо того чтобы улучшить ситуацию, только ухудшил ее. Он внес раздор в ее дом и оставил его после себя, как дурной запах. Никлас и Терезия Вигант дошли до того, что стали принимать пищу по отдельности; то есть Никлас и Агнесс сидели за столом одни, в то время как Терезия, похоже, вообще ничего не ела и уходила из комнаты, как только туда приносили еду. Однажды Агнесс застала мать врасплох и увидела, как та незадолго до обеда прошла в кухню и, давясь, быстро проглотила что-то. Это зрелище было и пугающим, и отталкивающим и напомнило ей бродячую собаку, поспешно глотающую отбросы. Терезия подняла взгляд и заметила Агнесс, стоявшую на ступеньках лестницы, и, когда девушка увидела ее полный ненависти взгляд, ее чуть не вырвало. Однако, по крайней мере, Терезия с тех пор больше не рассказывала сказки, что она неделями просто не могланичего есть, так как у нее горло перехватывало при виде лицемерия и лжи, поселившихся под крышей ее дома.

Церковь в Хайлигенштадте [26] находилась далеко от дома ее родителей; туда нужно было идти добрый час через весь город, через ворота Нойтор и по ухабистой дороге до собственно Хайлигенштадта, где многие дома были окончательно заброшены, а на других еще были заметны темные отметины от больших паводков. Ей всегда было легко найти конюха или кого-нибудь еще из челяди, кто мог бы проводить ее туда вместе с горничной и терпеливо ждать у входа в церковь, пока Агнесс не закончит свои бесплодные попытки найти успокоение в молитве. При этом провожатый не должен был всем рассказывать, какие странные вылазки предпринимала дочь хозяев. Она не хотела думать о том недоверии ко всем слугам, которое разбудил в ней случай с процессией в Гумпендорфе; усилие, требовавшееся от нее, чтобы заговорить с одним из молодых людей в ее доме, и так было очень велико.

Она могла бы попросить Киприана проводить ее, но ей не хотелось, чтобы он узнал о разобщенности и безысходности ее мыслей, о которых он и без того уже подозревал. Тот факт, что из всех домов Божьих она стремилась именно в церковь в Хайлигенштадте, а не в какую-нибудь другую в пределах города, не говоря уже о ее приходской церкви, был связан именно с Киприаном, а также с любопытствующим взглядом священника церкви Святого Иоанна Крестителя, ее прихода, который только сейчас поразил ее и которому, без сомнения, ее мать уже давно рассказала на исповеди все, что касалось ее мнимой дочери.

Она заметила, как в ее мысли проникла бессильная ярость – против отца, который с момента посещения отца Ксавье казался совсем другим; против матери, наказывавшей ее, Агнесс, за сам факт ее существования, о котором Агнесс никого не просила. Вздохнув, девушка открыла глаза, услышала шорох своего платья и тихие шаги худого юного священника, который, казалось, чувствовал себя в своей церкви еще более неловко, чем его растерянная посетительница, и, судя по всему, никак не мог найти в себе достаточно мужества, чтобы заговорить с юной дамой и спросить ее о причине ее печали. Молодой священник получил образование и знал, что рыцарь Святого Грааля был спасен благодаря полному сострадания вопросу, так же как и то, что уж ему-то точно не хватит смелости, чтобы сыграть роль Парсифаля по отношению к этой юной даме. Когда Агнесс пришла сюда в первый раз, здесь служил другой священник; пол в Церкви был все еще подпорчен наводнением, и пары лет, прошедших со времени ужасного наводнения, оказалось недостаточно, чтобы уничтожить запах затхлой воды, ила и гниющих водорослей, въевшийся в штукатурку и чудившийся ей даже сегодня. Дверь за алтарем тогда была открыта, будто кто-то приглашал ее войти…

В возрасте десяти лет Агнесс Вигант, окутанная любовью своего отца, убедившаяся в неизменной холодности своей матери и взволнованная дружбой с Киприаном, в первый раз услышала историю о том, как из преступления, совершенного по причине искреннего усердия, выросла катастрофа, полностью поглотившая церковь Хайлигенштадта.

– Но ведь она же не ушла под землю, – возразила она тогда.

– Я знаю, – ответил Киприан. – Но чуть было не ушла. И кроме того, многие дома в Хайлигенштадте, Хюттельдорфе и Пенцинге [27] накрыло наводнением, и утонули столько людей, что трупы доплывали до самого Прессбурга. Потому все считали, что церковь действительно исчезла с лица земли, и прошли месяцы, прежде чем жители Хайлигенштадта осмелились вернуться.