Шрифт:
— Из–за двадцати строчек в газете.
— Мог глаз выбить, — с некоторой тревогой сказала она.
— Мог, — согласился я равнодушно: дело было слишком давнее.
— Зато теперь ты романтический мужчина, — сказала она. — Перебитая бровь всегда красит мужчину.
Я улыбнулся и погладил ее по щеке. От той драки у меня не осталось неприятных воспоминаний. Хотя бы потому, что подонку, решившему мне отомстить, после пришлось вставлять три зуба — а вставные зубы, насколько я знаю, никогда не красят мужчину…
Потом она спросила:
— Как ты думаешь, двенадцать уже есть?
— Наверное.
— А час?
— Наверное.
Она завозилась, стараясь повернуть к слабому заоконному свету мою руку с часами.
И опять мне стало странно, что я не удивляюсь ее профилю в этой комнате и что мое плечо не удивляется легкой тяжести ее головы.
Она ужаснулась:
— С ума сойти — половина второго!.. Можно от тебя позвонить?
Я улыбнулся в темноте: она спрашивала, как гостья, и это было забавно, как если бы я сам спросил, могу ли позвонить по своему телефону.
Телефон (отводная трубка от квартирного) стоял у двери на табуретке. Я, не вставая, подтащил ее поближе.
Танька Мухина (Таня, Танечка, знал бы я, как ее назвать!) потянулась к трубке, плавно выбросив из–под одеяла руку, как пловец из воды. У нее было тонкое плечо и грудь, как у девочки. И снова я не удивился. Я и раньше знал, что она такая, другой она быть не могла.
Она спросила:
— А ты не ревнивый?
Я показал глазами на телефон:
— Любовник?
Она засмеялась:
— Хуже — жених…
Я тоже улыбнулся и стал смотреть, как Танька Мухина почти на ощупь набирает номер. Она набрала четыре цифры и спросила:
— Слушай, ты правда не ревнивый?
— Звони хоть всем мужчинам города.
— Только одному, — сказала она, и я почувствовал в полутьме ее хитрую улыбку. — Сугубо деловой звонок.
Она набрала две последние цифры, и немного погодя и услышал, как она говорит:
—- Андрюшка, милый! Ты понимаешь, я просто не смогла отсюда выбраться… Ну да, у Нинки. Последний автобус ушел перед носом… Тут два автомата, и оба с фокусами — съели две двухкопеечные, звоню гривенником… Андрюшка, милый, я сама хотела сегодня быть у тебя. Но я приеду утром, первым же автобусом… Андрюшка, ну, у меня же у самой голова кругом идет. Целую, милый.
Она положила трубку и объяснила:
— Это мой жених. Поставь будильник хотя бы на восемь.
Я сказал:
— Одевайся.
Она посмотрела на меня с удивлением:
— Ты что, с ума сошел? Это действительно мой жених.
— Одевайся.
— Ну, честное слово, жених! — Она улыбнулась: — Не веришь?
Мне хотелось ее ударить, с размаха шлепнуть по щеке, как не бьют ни врагов, ни воров, — только вот таких подлых девок.
Она посмотрела на меня и огрызнулась:
— Ах вот что! Ты, вероятно, думал, что я девушка!
— То, что было раньше, меня не касается.
Тогда она почти крикнула:
— Но он в самом деле мой жених!
Я сказал:
— А если жених, так что?
Глаза ее стали злыми:
— Слушай, что ты валяешь дурака? Мне двадцать два года. Должна же я когда–нибудь выйти замуж? Насколько я помню, ты мне руки и сердца пока не предлагал.
Я молчал.
— Тем более что я и сама бы за тебя не пошла, — сказала она спокойно, как о деле давно решенном.
— А это почему? — спросил я.
Меня действительно интересовало — почему?
— Что я, сумасшедшая? — ответила она. — Всю жизнь терпеть рядом творческую личность… Муж должен быть инженер.
— А как смотрит на эту программу твой жених?
Она спросила:
— Ты дурак или ханжа?
Я встал, надел брюки и рубашку.
— Можешь считать, что я дурак. А теперь катись отсюда.
Она поглядела на меня озадаченно и немного присмирела:
— Ты с ума сошел. Куда я пойду? Сейчас ночь.
— Я дам тебе денег на такси.
— С ума сошел! Выгонять женщину среди ночи.
— Ты не женщина.
— Дай мне какую–нибудь тряпку, я лягу здесь, на полу.
Я кинул ей одеяло и какое–то лохматое барахло. Она легла на полу у стены и завозилась, пытаясь укрыться. Но то нога, то плечо вылезали наружу.
Мне стало жалко ее, и я сказал:
— Ладно, ложись на кровать.
Она встала и пошла к кровати. Она была похожа на тощего шелудивого котенка и, как котенок, не стыдилась наготы.
Я сел на подоконник и закурил.