Я был великолепен.

Не моя вина, что другая сторона не могла сказать того же и о себе.

Мистер Монсун предпочел свернуть нашу дискуссию. Он замолчал и принялся разглядывать собственные ботинки.

— Ну так как? — поинтересовался я.

— Н-да, — устало проговорил он. — Мне все-таки придется тебя выпороть. Ну так как?

— А за что?

На всякий случай я встал с места, продолжая в то же время вести наблюдение за стенографисткой, чей столик находился прямо у дверей. Помню, что она показалась мне довольно симпатичной, и я даже хотел произвести на нее как можно более приятное впечатление, хотя ума не приложу, на что, собственно, я тогда рассчитывал.

— Мисс Слайфо, — сказал мистер Монсун, но этого было для меня более чем достаточно, и прежде чем мисс Слайфо могла преградить мне путь, я был уже в дверях, затем в коридоре и почти что на середине школьного двора.

Так снова были подвергнуты испытанию и с честью вышли из него правила поведения новой школы.

Придя домой, я застал там своего дядю Александра, который сидел в гостиной и пил кофе. Он учился на юридическом в университете Южной Калифорнии и заехал навестить нас. Я поведал ему свою историю. Вместо ответа он предложил мне сесть в свой «апперсон» с откидным верхом, и мы двинулись в направлении неполной средней школы имени Лонгфелло.

— Ты рассказал все как было? — спросил дядя Александр по дороге.

— Все как было.

— Ну хорошо, — сказал мой дядя Александр. — Тогда сиди в машине и жди.

Я не знаю, о чем говорили друг с другом дядя и мистер Монсун, но через несколько минут ко мне подошла мисс Слайфо и сказала, что мой дядя, мистер Монсун и мисс Шенстоун хотели бы, чтобы я заглянул к ним в кабинет директора.

При моем появлении дядя сказал:

— Есть люди, которые знают, как определяется примерный возраст тех или иных вещей в мире вообще и на земле в частности. Кто эти люди и как именно они это делают, мистер Монсун не знает. И мисс Шенстоун тоже. Мисс Шенстоун обещала мне заняться этим вопросом. Что касается тебя, то ты вправе спрашивать о чем угодно, но более располагающим и учтивым тоном.

Он посмотрел на директора.

— Ведь именно так мы с вами договорились?

— Совершенно верно, — сказал директор.

— Свое замечание, что только армянин мог задать подобный вопрос, мистер Монсун сделал с чувством восхищения, — продолжал дядя. — Не правда ли, мистер Монсун?

— Да, — сказал директор. — В городе, где их проживает десять или пятнадцать тысяч, я едва ли мог позволить…

— Итак, с чувством восхищения, — сказал дядя Александр. Он обернулся ко мне.

— Остаток дня ты проведешь вне стен этого учебного заведения, но завтра вернешься в класс как ни в чем не бывало. Это ведь тоже соответствует нашей договоренности? — спросил он директора.

— А не лучше было бы перевести его в Готорнскую среднюю школу? — сказал директор. Но мой дядя тут же сказал:

— Он живет в вашем районе. Все его друзья ходят в вашу школу. Я буду следить за его успехами у вас.

— Мы все будем следить, — сказал директор.

О, как мне было не по себе, как злился я на дядю! Произошло то, что я ненавидел больше всего на свете, и вроде бы ради моей же пользы: на мою защиту встал человек, затмивший всех вокруг себя, — вряд ли можно было ожидать, чтобы это обстоятельство меня особенно обрадовало.

В самом деле, откуда ни возьмись является вдруг этакий блестящий молодой человек, младший брат моей матери, заезжает ко мне в школу, держится здесь настоящим боссом с учительницей и самим директором, унижает их и угрожает им, а они вместо того, чтобы дать отпор, покорно позволяют ему удалиться с видом победителя. Как раз этого-то я хотел меньше всего.

На следующее же утро я явился к мистеру Монсуну, у которого при моем появлении, так мне во всяком случае показалось, обнаружилось сильнейшее желание закрыть глаза и погрузиться в сон.

— Я пришел извиниться, — сказал я. — И не надо мне никаких поблажек.

— От тебя требуется только задавать свои вопроса вежливым тоном, — сказал он. — А сейчас можешь идти.

Глаз он так и не открыл.

От него я прямиком проследовал в класс древней истории, где застал мисс Шенстоун, сидящую за своим столом и погруженную в работу.

— Сожалею, что причинил вам столько неприятностей, — сказал я. — Больше это не повторится.

На какое-то мгновение я подумал, что сейчас она снова бросится на меня, но она тут же сникла и, не отрывая глаз от работы, сказала весьма сухо:

— Как определяются такого рода вещи, известно. А сейчас можешь идти.

У меня не было сомнений в том, что в один прекрасный день и директор, и учительница вспомнят, сколь безукоризненно я вел себя в этом злосчастном деле, но, как я уже говорил, этого не произошло, вот и пришлось мне взяться за перо самому.

Судьбе было угодно, чтобы после этой истории мисс Шенстоун учительствовала у Лонгфелло всего четыре дня, и за все это время она ни разу не позволила ceбе взглянуть на меня или задать мне хоть какой-нибудь вопрос. Она даже перестала делать в классе перекличку, опасаясь, что, когда дело дойдет до моей фамилии, я могу что-нибудь такое сказануть. После мисс Шенстоун древнюю историю вела у нас целая вереница сменявших друг друга учителей, но к этому времени основанная мною новая школа утвердилась у Лонгфелло окончательно, так что каждый из новеньких, продержавшись кто день, а кто неделю, стремился убраться от нас как можно скорее.