— Нет, я не стукну, — сказал я на сей раз Пэдди. — Она собирается стать такой, как Ава Гарднер. Знаешь? Вся такая разряженная, лежит на тигровых шкурах. А Белли лежит сейчас на линолеуме.

— На каком еще линолеуме?

— В кухне. Упражняется. В гостиной ей не разрешают, вот она и упражняется на линолеуме. Вместо подушки у нее коробка из-под овсянки. А Дэйз ей подыгрывает, говорит всякое, чтобы она упражнялась разговаривать, как Ава Гарднер.

Пэдди положил очищенный им орех — только очистил он его плохо — на голыш размером с хороший баклажан и осторожно зажал двумя пальцами. Потом занес молоток, а Джим следил за каждым его движением, готовый, если понадобится, предупредить несчастье. Пэдди ударил молотком и расколол орех, но не на половинки, не вдоль шва, по которому они сходятся, а ведь Джим столько раз учил его, куда надо тюкать молотком. Орех расплющился, и по пальцам попало, но не очень сильно, вскакивать и орать не пришлось. Пэдди только выпустил молоток, перебросил расплющенный орех в правую руку и затряс левой, пока боль не прошла. Потом переложил орех в левую и принялся выбирать из крошева кусочки ядра.

Джим тоже расколол орех, чтобы съесть с ним за компанию, и тут Пэдди сказал:

— Белли не хочет быть какой-нибудь там не знаменитой и не красавицей. И еще она хочет быть богатой и утонченной. Она говорит, что если каждый день понемножку упражняться, то все у нее получится. Вот Дэйз и помогает — то входит в кухню, то выходит, говорит ей что-нибудь, то за служанку, то за всяких гостей, то за старика-отца, то за бедную сестру или еще за кого, а Белли лежит на линолеуме и отвечает.

— А что ей Дэйз говорит?

— Ну, всякое. Там Ава или еще какая-то актриса сказала матери: «Я не желаю тебя больше видеть», а старушка-мать всего только и пришла к ней попросить, чтоб она вернулась домой. Не то скучно старикам, не то что. Ну и вот, Дэйз входит и говорит: «О, дочь моя, вернись домой. Мы не можем без тебя!» А Белли ей отвечает: «Три года назад ты прогнала меня. Я не желаю тебя больше видеть». Ну и все такое.

— Дай-ка я тебе расколю, — сказал Джим. И он аккуратно расколол орех на половинки, потом разломал их, так что ядро вышло целенькое и чистое. Он протянул его Пэдди, потом расколол еще один для себя.

— Ей сцена нужна, — сказал Пэдди. — Вот она и послала меня спросить, можно ей устроить для себя сцену в гараже.

— В каком гараже?

— Вот в этом. У нас гаража нету, только сарай и тот весь завален хламом. Можно ей сделать сцену в твоем гараже?

— Когда?

— Н-ну, наверно, сейчас. Она в кухне лежит на самой дороге, мама сердится. Обходить надо. А то бывает, мама вдруг станет и слушает, о чем это они говорят. Белли сказала, что не может упражняться, когда мама стоит над душой, да еще недовольная. Так я пойду скажу, что можно?

— Ну да.

Пэдди встал и бегом помчался к себе домой.

В общем-то хорошо, что у тебя такие соседи, но порой кажется, что хуже ничего быть не может, потому что просто нельзя им ни в чем отказать, нельзя даже попросить их ходить пореже и, стало быть, то и дело приходится отрываться от размышлений над всякими разными вещами, ну, скажем, над тем, чего бы изобрести. Правда, сейчас он не прочь был повидать сестер и посмотреть, как Белли упражняется для сцены.

Он прошел в гараж прикинуть, можно ли там что-то сделать и где устроить эту самую сцену. В одном конце дюжина ящиков из-под яблок, все забиты черными орехами. В другом старая мебель, какие-то кастрюли и сковородки, несколько ящиков с журналами и книгами и всяким барахлом.

Пока он разглядывал все, Пэдди уже просунул голову в дверь:

— Она спрашивает, можно войти?

И тогда Пэдди, Белли и Дэйз гуськом прошли в гараж, Белли вся в черном и уж как старается, чтобы и глаза были такие большие-большие и чтобы вся она была такая печальная и мечтательная, ну, в точности Ава Гарднер или еще какая звезда. А Дэйз держится рядом, не то восхищаясь сестрой, не то пребывая в полной растерянности.

— Ну что ж, — сказала Белли, — пожалуй, вот здесь, Джим. Это моя комната. Я лежу на тигровой шкуре, я такая богатая. Но мне грустно, потому что денег у меня много, а детей нет. И вот, когда я лежу, стук в дверь. Это стучит мужнина, который много обо мне слышал. Я говорю: «Да». И ты входишь, Джим.

— Я?! — сказал Джим. — Пусть лучше Пэдди. Я буду сидеть вот тут, чистить орехи и смотреть.

— Все-таки лучше, если бы ты, Джим. А Дэйзи у меня будет служанка. Если мне захочется взглянуть на моих тигров, она приведет их, или вдруг мне захочется китайских орешков, тогда она принесет их на золотом блюде.

— Я буду сидеть и смотреть, — сказал Джим.

— Можно я лягу на этот старый диван? — сказала Белли.

— Ну да, — сказал Джим.

Белли растянулась на диване и погрузилась в печаль. И не расставаясь со своей печалью, сказала:

— Ты стой там, Дэйзи, и жди, когда я скажу насчет тигров. А ты, Пэдди, выйди и через минутку постучи.

— А чего мне говорить, когда войду?

— Это вы знаменитая мадам Антуанет де ля Тур?

— Какая мадам? — переспросил Пэдди.

— Антуанет, — скорбно повторила Белли.

— Антуанет.

— Де ля Тур.

— Де ля Тур, — повторил Пэдди. — Мадам Антуанет де ля Тур.

Пэдди вышел, и Белли уже готова была начинать, но Пэдди тут же вернулся без стука.

— Белли, а потом что говорить?