Константин Семенович с улыбкой слушал друга, но молчал. Он не хотел начинать разговора, затрагивающего школу и учителей, при дочери.

— Ну вот, Оленька, познакомилась, поговорила, а теперь спать, — вмешалась Татьяна Михайловна, показывая дочери часы.

Оля умоляюще посмотрела на мать, на отца и поникла головой.

— Как жаль, — с искренним огорчением сказал гость. — Но режим есть режим. Я надеюсь, Оля, что мы скоро увидимся и тогда наговоримся. — Чудесная девчонка! — проговорил он, когда Оля, а за ней и Арина Тимофеевна вышли из комнаты. — А бабушка куда? Укладывать?

— Ну что ты. У нас полное самообслуживание с пяти лет. Бабушка пошла разогревать ужин, — объяснил Константин Семенович. — Давай-ка к столу. Соловья баснями не кормят. Я недавно обедал, но для компании могу еще… Водку пьешь?

— С тобой выпью, а вообще нет. Сердце сдает. Татьяна Михайловна, вы тоже из нашей учительской гвардии?

— Да. Я в начальной школе.

— О-о! Великое дело! Начальная школа закладывает фундамент, основу всех основ. В начальной школе должны быть лучшие из лучших, самые талантливые, самые развитые, самые образованные. Но почему-то учителей в начальную школу готовят иначе, и находятся они в худших условиях… Я уже писал об этом.

— Ну и чего ты добился? — спросил Константин Семенович.

— Пока ничего. Ждем…

— Бери рюмку, Боря. Танюша, а ты пригубишь? За такую встречу стоит немножко выпить.

— Да, да… Поразительная встреча! Татьяна Михайловна, если бы вы знали, какой это был когда-то человек! Длинноногий… впрочем, он таким и остался, но голова… Принципиальный, непримиримый, умница… Какие он профессорам вопросы задавал! Помнишь Лещинского? Ты же его заставил Ленина по-настоящему читать.

— Да. Теперь профессора другие…

— Думаешь, лучше?

— Не лучше, но другие, — уклончиво ответил Константин Семенович. — Давай выпьем сначала. И так уж половину расплескали.

Друзья чокнулись и, с блестевшими от радости глазами, выпили.

— Рекомендую, Боря, грибки. Собирала и мариновала дочь, под руководством бабушки.

Некоторое время молча закусывали, поглядывая друг на друга и улыбаясь каждый своим мыслям.

— Но ты мне, Костя, так и не сказал, что случилось? Как это ты, педагог по призванию, талантливый, с искрой божией педагог, стал милиционером? — спросил Борис Михайлович. — Почему променял Школу на милицию?

— Надо же кому-то оформлять результаты вашего воспитания.

— Не-ет, милый друг, шутками ты не отделаешься. Теперь я за тебя возьмусь!

Арина Тимофеевна принесла горячей, рассыпчатой картошки и начала раскладывать по тарелкам, поглядывая на важного, как ей казалось, гостя.

— Борис Михайлович, а почему вы с таким предубеждением относитесь к милиции? — спросила Татьяна Михайловна.

— С предубеждением? Нисколько! Я очень ценю и уважаю милицию, но для Кости есть работа более значительная.

— Например?

— Директором школы. Сейчас вопросы воспитания всех очень волнуют.

— Да, да, — с улыбкой согласился Константин Семенович, вставая. — Недавно мне пришлось прочитать газетную статью. Очень она меня разволновала. Я даже выписал начало. Вот послушай!

С этими словами он взял со стола одну из своих тетрадей, нашел нужную страницу и начал читать:

— «В этом году во весь рост встал вопрос о воспитании. Особенно остро встал этот вопрос в больших городах, где не разрешен еще квартирный кризис, где школы в две, а то и в три смены. Идет усиленная стройка школ, принимается ряд мер, чтобы ликвидировать двухсменность, для ребят открываются двери клубов и т. д.

Сейчас вопросы воспитания обсуждаются на широких родительских собраниях, среди учителей, среди молодежи, даже в трамваях разгораются иногда горячие дискуссии на эту тему…»

Борис Михайлович слушал статью, всё больше недоумевая, чем она могла разволновать друга:

— Всё?

— Всё.

— А что же тут такого? Обычная статья.

— А как ты думаешь, где она напечатана?

— Скорей всего, в «Труде». Там что-то насчет клубов…

— А когда она напечатана?

— Ну, это трудно сказать. Неделю, месяц назад.

— Напечатана она в «Известиях» в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Автор Крупская.

— Да не может быть! — с удивлением протянул Борис Михайлович и расхохотался. — Ай да Костя! Ну и поймал!

— Боря, а ведь это не так смешно! — с упреком сказал Константин Семенович. — Двадцать лет прошло…

— Я смеюсь не потому! Очень неожиданно получилось. Ты мне дай переписать. Я где-нибудь в докладе грохну. Очень эффектная штука! А смешного тут, конечно, ничего нет. Двадцать лет говорим о воспитании, а никаких особенных перемен.