— Ты не озябла? — спросил Рик у Джоди, когда они сели на диван. — Я могу включить отопление.

Но Джоди предчувствовала, что этим вечером ей будет не то что не зябко, а так жарко, что полетят искры.

— Нет, спасибо, — отозвалась она.

Они помолчали.

— Знаешь, у меня оборвалось сердце, когда ты сказала, что скоро уедешь в Цинциннати, — сказал наконец Рик.

Что ж, по крайней мере он услышал, что она говорила.

— В этом нет ничего неожиданного, Рик. Я ведь и так прожила здесь куда дольше, чем предполагала.

— Знаю, но чем дольше ты была здесь, тем больше я привыкал к мысли, что ты никогда не уедешь и мы сможем быть друзьями, не становясь любовниками.

Она печально покачала головой.

— Боюсь, это было бы противоестественно.

— Это вообще невозможно, — резко сказал он, — но я был слишком влюблен в тебя, чтобы смотреть на вещи трезво. Я не переставал повторять себе…

— Влюблен? — перебила Джоди, не веря своим ушам. — А ты случайно не путаешь любовь с вожделением?

— Ни на минуту, — твердо сказал он. — Вот почему мне так тошно. Со страстью, с вожделением я бы как-нибудь справился, но полюбил я впервые, и вся моя жизнь пошла кувырком… Я был с тобой неискренен, милая, — пробормотал он. — Не сказал тебе всей правды, не объяснил, почему мы никогда не сможем иметь детей.

Джоди приникла к нему, не делая попыток в чем-либо разобраться. Он любит ее — это самое главное. Главнее ничего нет. Если они любят друг друга, то с прочими проблемами как-нибудь справятся. Это точно.

— Слушай: тринадцать лет назад, еще учась в колледже, я заболел свинкой. Здорово заболел, пришлось на несколько дней лечь в больницу, и даже когда вышел оттуда, не сразу оправился. Прописали постельный режим. Но со временем пришел в себя и возобновил занятия.

Он умолк. Джоди подняла голову, взглянула на него и увидела лишенный всякого выражения, затуманенный взгляд, искаженное болью лицо.

Господь милосердный, да что же тогда с ним стряслось, если он и сейчас, через столько лет, так страдает?

— Рик! Рик, в чем дело? — в страхе воскликнула она. — Что ты пытаешься мне сказать?

Он поднялся на ноги, подошел к кроватке Долли, склонился над ней, стоя спиной к Джоди.

— Через несколько месяцев мой врач настоял, чтобы я сдал кое-какие анализы, — еле слышно произнес он.

Снова молчание, да такое безнадежное, что Джоди от страха перестала дышать.

— Рик, пожалуйста, скажи же, какие анализы? Что у тебя оказалось?

Он нежно коснулся своей огромной рукой личика ребенка, повернулся и посмотрел на Джоди.

— Эта болезнь сделала меня стерильным, — без выражения сказал он. — С эрекцией и прочим все в порядке, но я никогда не стану отцом. Так что дело вовсе не в том, Джоди, что я не хочу иметь детей. Я просто не могу их зачать. Вот и все.

Чувство облегчения охватило Джоди, она перевела дух, ощутив лишь слабый укол сожаления, и воскликнула с легким сердцем:

— И всего-то?!

Рик в изумлении смотрел на нее во все глаза.

— Ты говоришь — «всего-то»? Разве ты не поняла, что я сказал? Этого не исправить никакой операцией, никаким усилием воли. Это неизлечимо. Мне никогда не быть отцом!

Джоди видела, как он страдает. Она и сама огорчилась. Жаль, конечно, что она не сможет носить под сердцем его ребенка, но радость, что ничего по-настоящему серьезного нет, что он любит ее и, в конце концов, любит детей, была так велика, что она никак не могла разделить его отчаяние.

— Я сожалею, — сказала она, — но какое отношение это имеет к нашей свадьбе?

— Да что же мне сказать, чтобы ты наконец поняла? — с отчаянием воскликнул Рик. — Ты хочешь детей, а я не могу их тебе дать! Теперь поняла?

— Да почему же не можешь, — нежно сказала она. — Чтобы быть отцом, совсем не обязательно «сделать» ребенка. Если еще не поздно, давай начнем нашу семью с Долли. В конце концов, девочку поручила тебе ее родная мать. У нас есть письменное свидетельство. Мы оставим себе Долли и возьмем еще столько детей, сколько сможем прокормить и воспитать.

Нахмурившись, Рик снова посмотрел на ребенка. Джоди видела, что он все еще сомневается.

— Но это будут не твоидети!