Шрифт:
Он как будто заводит механизмы игрушек, потом нагибается и пускает их.
Смотрите сами, дамы-господа! Смотрите, как они танцуют, Как прыгают, как говорят. Вам на потеху Запустим их еще на круг: Достаточно лишь завести ключом!Он выбрасывает вперед руку с вытянутым указательным пальцем.
— Движения! Пусть все движется! Скачет, вертится! Таков закон! Если над моими игрушками хорошенько поработать, они начнут и есть из ваших рук. Главное — не давать им опомниться: столько-то оборотов в минуту — вертитесь! Поразмыслите над этим: люди — это всего лишь сырье, которого всюду навалом; интереса они достойны лишь такими, какими их сделают. Так и мои человечки: каждому из них я определяю его роль и освобождаю от самого себя. Обратите внимание! Настоящее, должно служить только для подготовки будущего. Вы ищете того, кто делает будущее? Я к вашим услугам.
Улыбаясь, он наклоняется влево, вправо.
— Сейчас это вам будет продемонстрировано. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно непостоянство человеческой натуры, так не позволяйте же своей собственной поддаваться капризам и беспорядку. Эффективно приспособить свою натуру к будущему и внедрить это будущее в текущий момент — вот что я вам предлагаю. Опережение времени, будущее в настоящем — величайшее открытие века! И это не пустые слова, сейчас вы сами в этом убедитесь. Хотите, я попробую поставить опыт на вас, мосье? Я перенесу вас в будущий век, мой метод гарантирован от ошибок и запатентован.
Да, мы все собрались тогда на вилле д-ра Бершига. Стояла ночь. Под нашими взглядами он тотчас принялся петь, безбожно фальшивя:
Сплошная динамика — Вот как должны рассматривать вы жизнь Сегодня. Закиньте свою человеческую сущность На чердак, В ней больше нет нужды, Она отслужила свое! И поспешите, Чтоб не оказаться в хвосте.Тут в его голосе снова появляются интонации уличного торговца, и он, как раньше, делает вид, будто показывает кукол:
Посмотрите на них, Разве бывает что-нибудь потешней? Забавляйтесь, ведь вы не знаете, Когда настанет ваш черед.И, обращаясь к куклам:
Сейчас тебе паясничать, дружок! За ним готовься ты, красотка!Потом к нам:
Когда дойдет черед до вас. Не думаю, чтоб с этим справились вы лучше! А пока что веселитесь от души, Большего от вас не требуется. Веселитесь, пока не поздно! Сам Господь в своем раю Для вас лучше б не придумал. На удачу всяк имеет право! Куклы, человечки, Ученые мартышки, Одни шагают прямо, Другие — пятясь задом…Камаль пятится сам и, споткнувшись, падает на руки одному из друзей доктора. Он растерянно озирается, и трудно сказать, от чего он никак не может опомниться — от того ли, что оказался на коленях у этого человека, от своей ли клоунады, от выражения ли лиц зрителей. Доктор Бершиг хлопает в ладоши.
Лабан говорит:
Никто не считает нужным выказать свою возбужденность, никто не открывает рта. Все молча обозревают колышущиеся вокруг нас высокие равнины. Наш грузовичок углубляется в эти просторы — дряхлая колымага, переваливающаяся подобно утлому баркасу на волне. Начинаются горы. Но солнце все никак не взойдет. Мы едем уже довольно долго, а оно все никак не взойдет. Машина дребезжит и громыхает, как десять тысяч кастрюль.
Но это и долгожданная колесница, способная принять в себя, перевезти и доставить на место величественное, недоступное солнце; она, без сомнения, и есть тот самый экипаж, который необходим для его апофеоза. И она, преодолевающая желтые просторы полей, похоже, знает это. Она способна мчаться, она может себе это позволить. Ни нагромождение километровых столбов, ни коварные повороты, ни истертые шины — ничто не в силах ей в этом помешать.
Мы катим и катим. Нас только немилосердно трясет, как в маслобойке. Гигантским стягом полощется небо.
Ничего не происходит.
Потому что это уже произошло. Потому что надежда, которую следовало посеять в людских сердцах, сжата. И случилось это до того, как на сцену выступил сокровенный, жестокий ответ без вопроса, ответ, который появляется раньше всякого вопроса, и до того, как эта местность (которая нисколько не изменилась, которая на протяжении вот уже более двух часов однообразно расстилается перед нашим взором) превратилась в неведомую сцену, где, возможно, разыгралось нечто неведомое. А теперь наша колесница наддает жару под бременем славы. В ее ореоле она мчится к разгорающемуся зареву; огненный ветер бьет нам в лицо.