В этот миг я пойму, почему он меня вызвал.

— Что бы ты подумал в таком случае о людях, которые будто специально делают все, чтобы усугубить и без того уже немалые трудности? Посеять еще большую смуту?

И он снова вернется к общим рассуждениям:

— Нет ничего проще, чем провозглашать идеалы! Но когда наступает время брать быка за рога, все разительно меняется. Обнаруживается, что правда — во власти, и только в ней, а остальное — все остальное — пустые слова.

Он снова примется расхаживать по кабинету. Он не будет рисоваться, нет, он изберет почти безличный стиль, и я буду удивлен (приятно удивлен) тем, что мне не пришлось мучительно долго, как я того опасался, дожидаться разгадки.

— Мы тоже способны по достоинству оценить все хорошее…

Ноги в конце концов приведут его, я полагаю, к окну, через которое в зал вливается свет (возможно, сквозь шторы). Он остановится там, устремит взгляд наружу.

— Сколько там еще безграмотных взрослых, босоногих детей, нищих, которым не избежать голодной смерти, мелких фермеров, остающихся со своим дрянным клочком земли один на один, без семьи, без орудий, сколько безработных, бегущих во Францию целыми пароходами. И наряду с этим — сколько брошенных колонистами обширных, богатых владений, из которых мы не в состоянии извлечь сколько-нибудь существенную пользу ввиду недостатка людей и знаний, сколько нефтяных скважин, львиная доля доходов от которых достается иностранным компаниям. Все это даже не поддается точной оценке. И тем не менее нужно, чтобы одни получили возможность пойти в школу, а для других перестали существовать запретные земли и профессии — для тех самых мужчин, которые, если им и у давалось найти работу, трудились не иначе как чернорабочими, и женщин, которые раньше могли рассчитывать только на место служанки, но которые со временем могут стать секретарями или учительницами не хуже кого бы то ни было. И этим они будут обязаны Революции — нам, и только нам, оказавшимся способными подготовить и построить для них это будущее. И сами они станут лучшим оплотом против беспорядка и нищеты.

Созерцая в окне что-то далекое, он будет стоять ко мне почти спиной — его силуэт будет вырисовываться на освещенном фоне.

Но не сейчас, позже. Это будет в следующий раз.

Он наверняка скажет:

— Они будут творением наших рук, эти мужчины и женщины, которым предстоит жить настоящими людьми. Творением наших рук.

Безымянный говорит:

Мы взбираемся вверх по желтой тропе — потоку пыли в берегах красноватой земли. Окруженные тишиной, мы одолеваем подъем и оказываемся над руслом вади, похожим на каньон. Никаких признаков жилья. Я один из нищенствующих братьев, у меня нет имени. Дорога, перевалив через край каньона, ныряет вниз.

Наш брат Хаким Маджар подбадривает нас. Мы кубарем скатываемся по склону. Невозможно представить себе, чтобы здесь проехал наш грузовик или вообще что бы то ни было на колесах.

Внизу меж огромных овальных глыб песчаника течет ручеек. Прозрачный, он змеится под сенью мастиковых деревьев. Перешагнув через него, мы с великим трудом карабкаемся по противоположному склону, который, похоже, падает с самого неба. Я один из нищенствующих братьев.

Но вот мы и наверху. Подталкивая и поддерживая один другого, мы наконец взбираемся. От рук здесь больше проку, чем от ног.

По эту сторону нас ждет плато, огражденное отвесными скалами. Оно упрямо шлет свои застывшие волны на безнадежный приступ. Я один из нищенствующих братьев.

Я оборачиваюсь. Удивленным взглядом обозреваю ощетинившиеся пиками пространства, которые тянутся до самого горизонта, И еще дальше. Белые зыбкие ошметки равнины сливаются с этим бледным светящимся горизонтом. Я один из нищенствующих братьев, о которых ничего не следует знать.

Виднеются рассыпанные по плато убогие постройки, кое-где по самую крышу прячущиеся в кактусах, кое-где жмущиеся под бок скале.

Мы останавливаемся, все семеро, в нескольких шагах от кручи, по которой только что вскарабкались, не испытывая никакого желания идти дальше.

Мы разглядываем эту деревню, если только к ней применимо это название. Сгрудившаяся здесь кучка саманных хижин с таким же успехом могла оказаться в любом другом месте. Сгрудившаяся, а может, наоборот, рассеянная, думаю я. И по причинам, не более ясным, чем те, которые обусловили выбор места. Но она тут, перед нашими глазами, эта деревня, или как там еще ее можно обозвать, к которой — я один из нищенствующих братьев — мы мчались с рассвета, стремились уже много дней. В существование которой — если учесть, сколько безжизненного пространства пришлось преодолеть, прежде чем мы ее достигли, — мы верили все меньше и меньше, по мере того как к ней приближались, все более склоняясь к тому, что она существует разве что в воображении нашего друга, в вере нашего брата и в некотором роде повелителя. Хакима Маджара.

Приготовимся в нее войти.

Ничего удивительного — ведь это люди, люди, сотворенные по нашему образу и подобию, решили найти пристанище здесь, в этой богом забытой глуши, где и дикий зверь не нашел бы средств к пропитанию. Но если этим мужчинам — я один из нищенствующих братьев — и женщинам (в предположении, что они здесь есть) было причинено неслыханное зло? Если подобная вещь…

А пока в этом месте, которое считается обитаемым, не заметно ни малейшего движения: не видно даже животного, хотя бы кошки. Деревня, плато, вся местность вокруг упорствуют в своем безмолвии. Они противопоставляют нам молчание, и кажется, будто они стремятся обречь на молчание и нас, замуровать нас в безмолвном времени, уловить ход которого способны были бы они одни.

А может быть, не ход, не течение — стояние. Потому что это будет взорванное время, обманутое ожидание.

Замершие в неподвижности, готовые к появлению призраков — если оттуда что-либо вообще должно появиться, — мы ждем. Призраков, которым ничто, впрочем, не препятствует принять облик живых людей. В таком случае нам отнюдь не помешало бы удостовериться в собственной реальности, убедиться в том, что, придя сюда, ступив на эту землю, мы сами не превратились в духов.

Я один из нищенствующих братьев. Представший перед нами застывший пейзаж с его сдержанностью и неусыпной настороженностью по-прежнему продолжает за нами наблюдать. Преследуя, похоже, одну лишь цель: провозгласить главенство камня, солнца, ветра; ветра с его синкопированными гортанными манипуляциями, с его обрывающимися на полуслове диатрибами, шелестом надкрылий, барабанным гулом; камня — стоячего и лежачего, угловатого и колотого; солнца, нагромождающего перспективу за перспективой смятого света.