– Вы не против?

– Валяйте, – разрешил тот.

Глеб принялся счищать с подсвечника нагоревший парафин. Романов посмотрел, как кусочки парафина сыплются на подоконник, и нахмурился. Видимо, магистр был прав: терпеть в доме постороннего человека стоило бывшему парфюмеру больших душевных усилий.

– Сомнений нет, это он, – сказал наконец Глеб.

– Что же такого удивительного в этом подсвечнике? – спросил Романов.

Глеб достал из кармана пачку фотографий и протянул их бывшему парфюмеру:

– Посмотрите – и сами все поймете.

Романов взял фотографии и с недоверчивым видом принялся их просматривать. Надменное лицо его делалось все более удивленным. Наконец он поднял на Корсака заинтересованный взгляд и спросил:

– Эта картина… она ведь из коллекции Брокара?

– Да.

– Гм… Интересно. – Георгий Александрович облизнул губы кончиком языка, словно во рту у него внезапно пересохло. – Если я правильно понял, наш душистый Генрих велел закрасить подсвечник и нарисовать на его месте ключ?

– Вы правильно поняли.

Романов усмехнулся:

– Что ж, это вполне в его духе. А насколько старая эта картина?

– Семнадцатый век. Тильбох. Фламандская школа.

Романов качнул головой:

– Н-да. Вот ведь фокус… Оказывается, я недооценивал этот подсвечник. Выходит, он и впрямь старинный, раз был изображен на картине. Пожалуй, я совершил выгодную сделку, когда купил его, а? Но зачем Брокар его закрасил?

– Мне это пока неизвестно.

– В этом, безусловно, должен быть какой-то смысл, – произнес Романов, задумчиво сдвинув брови.

Глеб пожал плечами и продолжил счищать с подсвечника парафин. Вдруг он замер, уставившись на подсвечник.

– Что? – мгновенно отреагировал Романов. – Нашли что-то интересное?

– Да… Похоже, тут какая-то надпись.

– Где?

– Да вот же. – Глеб тщательно соскоблил парафин и поднес бронзовую вещицу поближе к окну.

Романов глянул через его плечо и кивнул:

– Ах да, я видел. Omnes vulnerant. Я смотрел в словаре, в переводе с латыни это означает – «все ранят».

– Все ранят… – повторил Глеб. – И что значит эта запись? Какой в ней смысл?

– Понятия не имею, – пожал плечами Романов. – В старину на предметах и картинах часто делали надписи. Разные девизы… Как правило, мастера вкладывали в них философский или религиозный смысл.

– Но ведь эта вещь – масонская?

– Может, да, а может, нет, – ответил Романов. – Масонство – игра для взрослых детей. Хотя… – Он пожал плечами. – Если вам так интересно, можете позвонить «магистру», и он выскажет вам свои соображения на этот счет.

– Вы правы. Пожалуй, я так и сделаю.

Глеб достал телефон и набрал номер телефона Борзенко. Когда магистр взял трубку, Глеб процитировал ему надпись, сделанную на подсвечнике.

– Omnes vulnerant? – удивленно переспросил Борзенко. – Что-то я не припомню таких девизов ни у одной масонской ложи, – сказал он. – «Все ранят»… Гм… Вероятно, имеются в виду человеческие грехи или страсти или что-нибудь этакое. Ну или смерть близких людей. Смерть близкого человека ранит нас. Если хотите, покопаюсь в книгах.

– Было бы неплохо, – сказал Глеб.

– Если что-нибудь найду – позвоню вам.

Глеб убрал телефон в карман, и Романов поинтересовался:

– Ну как?

– Магистр не в курсе, – ответил Глеб.

Романов сухо усмехнулся:

– Еще бы.

Глеб снова принялся разглядывать подсвечник. Он был совсем небольшой: две тонкие змейки, чьи пасти образовывали паз, куда вставлялась свеча. Снизу змейки были привинчены бронзовым болтиком к небольшому круглому основанию. Глеб повернулся к бывшему парфюмеру и сказал:

– Георгий Александрович, у меня к вам просьба.

Романов надменно приподнял бровь и проговорил:

– Дайте-ка угадаю. Вы хотите взять у меня на время этот подсвечник, не так ли?

– Да.

– Видите ли, в чем дело… Если бы вы попросили его у меня час назад, я бы ответил – забирайте, и дело с концом. Но, как только что выяснилось, он имеет большую историческую и, что немаловажно, материальную ценность…

– Я вам его верну. Обещаю.

Романов внимательно посмотрел на Глеба, затем махнул рукой: