Судьба вовлекла Генриха Афанасьевича в круговорот двусмысленных отношений, однако Брокар этого не боялся. С тех пор как парфюмер понял, что может управлять людьми, он стал считать себя в некотором роде неуязвимым. Благодаря открытым формулам Генрих Афанасьевич мог убедить кого угодно и в чем угодно, не прилагая к этому больших усилий.

Гораздо больше Генриха Афанасьевича тревожило другое – как сохранить свою работу в тайне? Доверять формулы бумаге, сидя в запертом кабинете, было делом почти безопасным. Но прежде чем утвердиться в формуле, нужно было прийти к ней путем множества экспериментов.

В лаборатории помимо Брокара и Бурдакова работали несколько технологов-французов, выписанных из Парижа. С окончанием рабочего дня Генрих Афанасьевич отсылал всех помощников по домам и запирался в лаборатории один, однако боялся, что их чувствительные, как у полицейских собак, носы могут учуять странные запахи даже за несколько кварталов от фабрики.

Брокар разжег трубку и принялся расхаживать по кабинету, задумчиво хмуря густые брови. Итак, работа близится к концу. Почти все ингредиенты окончательной формулы найдены. Но удастся ли завершить свой труд до того, как костлявая постучится в дверь?

В груди заболело. Брокар остановился, приложил к сердцу ладонь и испуганно посмотрел на дверь, словно ожидал, что смерть и впрямь стоит на пороге его кабинета.

Прошла пара минут, прежде чем боль отпустила.

«К черту траурные мысли! – сказал себе Брокар. – Работать!»

Он снова уселся за стол, придвинул к себе тетрадь и уставился взглядом в темную пустоту перед собой. Вскоре глаза Брокара закрылись, а лицо оцепенело. Он словно бы впал в транс, отключился от внешнего мира. Лишь ноздри великого парфюмера слегка подрагивали, ощущая сотни и тысячи запахов, собранных им за долгие годы и тщательно спрятанных в грандиозных лабиринтах, которые он выстроил в своем воображении.

Три дня спустя Алексей Андреевич Бурдаков сидел у себя дома за столом и, ловко орудуя ножом и вилкой, поедал огромный сочный бифштекс. Напротив Бурдакова, подперев пухлую щеку пухлой ладонью, сидела его жена Авдотья – молодая еще женщина, рослая, белая и румяная, похожая на огромную сдобную булку.

– Ну? – сказала Авдотья. – И скажи мне, ради бога, зачем ты связался с этими бесами? Хочешь угодить в тюрьму, а жену и детей по миру пустить?

– Помалкивай мне, – строго сказал ей Алексей Андреевич, перепиливая ножом кусок кровавой говядины.

Жена вздохнула:

– Придумали какой-то марксизм, будь он неладен. Бабы на курсах говорили, что это сатанинское учение.

– Не говори о том, чего не понимаешь, – вновь осадил ее Бурдаков.

– Да чего ж тут непонятного? Свальным грехом, блудом заниматься, а детишек в складчину воспитывать? Будем мы, бабы, лежать на полках рядочком, а эти твои дружки, надо думать, будут нас…

– Глупая баба! – рассердился Бурдаков. – Марксисты хотят справедливости. А капиталисты вытягивают из рабочих последние жилы.

– Это у Брокара-то несправедливость? – усмехнулась жена. – Да у него самый распоследний бездельник меньше пятнадцати рублев не получает! А одеколоны, мыло и духи на всю семью кажный месяц с фабрики коробками таскает. И все это бесплатно да с полного хозяйского ведома. Чем не жизнь?

– Гнусная подачка, – дернул щекой Бурдаков.

Авдотья вздохнула:

– С жиру вы беситесь, вот что. Ну а тебе-то? Тебе самому, скажи на милость, чего не хватает? У тебя ж капиталу на полмиллиона!

– Тише, женщина, – зашипел на жену Бурдаков, пугливо оглядываясь по сторонам.

– Пятнадцать рублев ему мало, а! – не унималась жена. – Да на пятнадцать рублев простому человеку можно месяц безбедно жить!

– Ага. Жить – зубы на полку положить. Это называется эксплуатация – вот как это называется.

– Тьфу ты. Слов-то каких понапридумывали, бесы. А меж тем все просто: хочешь нормально жить – иди да работай.

– Больно умная стала на своих женских курсах, – проворчал Бурдаков.

– Сам пожелал, чтобы я развивалась.

– Развил на свою голову. Ну полно. Полно скандалить. – Бурдаков отодвинул тарелку, вытер салфеткой рот и, прищурившись, посмотрел на молодую жену. Губы его тронула улыбка. – Иди-ка лучше ко мне.

Он протянул руку и обнял необъятный стан жены.

– Ишь как морда-то замаслилась, – насмешливо отозвалась Авдотья, отстраняясь от него. – Пообещай, что бросишь своих дружков, тогда пойду.

Бурдаков нахмурился, скомкал салфетку в кулаке и швырнул ее комком на тарелку.