— Любой другой признался бы во всех грехах в таких условиях. Даже вы.

— Садитесь, Маттео. Вы подписали свои показания. Вас будут судить на основании этих показаний, что бы вы теперь ни говорили, а если вы откажетесь от них, это только усугубит вашу вину, и я вам объясню почему. Правосудие Франции считает вас больным человеком, но если вы отречетесь от своих показаний, вас будут считать здоровым. Вы преступник, и вам грозит смертная казнь.

— Я невиновен, — сказал Маттео. — Адвокат поверит мне. Он вам все объяснит, и вы ему поверите.

— Маттео, я надеюсь, вас не били?

— Нет. Они все время повторяли одно и то же и в конечном счете вбили это вот сюда, — сказал Маттео, стукнув себя по голове кулаком.

— Вы рассказали подробности. Вы сказали, что бросили фотоаппарат в канал.

— Это они сказали, что я его бросил. Они сказали также, что я набросился на девушку, изнасиловал ее и забрал ее деньги. Я хотел спать, поэтому я на все отвечал «да», а потом подписал признание, как они просили. Если бы они мне сказали, что я убил собственную мать, я бы тоже сказал «да» и подписал, потому что я очень хотел спать.

Судья поднялся, подошел к двери и открыл ее.

— Уведите его, — сказал он охраннику.

Оставшись наедине с секретарем, он подошел к окну и постучал пальцами по стеклу. Затем он повернулся к секретарю, точившему карандаш.

— В канале так ничего и не нашли, — сказал он.

— В канале нашли «симку», — сказал секретарь.

Фарфоровый абажур в виде перевернутой тарелки слабо освещал комнату бледно-зеленым светом. Прокурор Деларю не зажег настольной лампы и даже отодвинул от стола кресло в стиле Людовика XIII: он не хотел иметь вид человека, сидящего за столом и принимающего решение.

В половине седьмого в комнату вошел Суффри. У него было усталое лицо землистого цвета, и он сутулился больше обычного.

— Как дела? — спросил судья.

— Они придут в семь часов.

— Я не об этом, — сказал судья.

Прокурор сделал рукой неопределенный жест.

— Ах, это… Я оказался не так хитер, как думал.

— Каковы результаты последних обследований?

— Отличные, — усмехнулся он. — Все играют в одну игру, в том числе и я. Жена и дети знают, что у меня рак, и я это знаю, но я делаю вид, что не знаю, а они делают вид, что не знают, что я знаю.

Суффри молча разглядывал свои руки. Через некоторое время прокурор робко добавил:

— Я вам благодарен, что вы не утешаете меня общепринятыми глупостями вроде того, что сейчас это лечится, что в одном случае из трех… и прочее… и прочее… Я устал от лжи, Суффри.

На улице начал накрапывать дождь, весело стуча об оконные стекла. Прошло еще четверть часа, и в амбразуре двери появилась голова секретаря. Следом за ним в комнату вошли командир эскадрона Кампанес и подполковник Брюар, внося с собой уличную сырость.

— Мы первые?

— Садитесь, господа. Бретонне приезжает семичасовым поездом, а Бонетти выехал на машине.

— Если вернуться к этим признаниям, то я должен заметить, что не впервые… — начал с места Брюар, но Деларю жестом остановил его:

— Я предлагаю перейти к этому вопросу, когда все соберутся.

Дождь усилился, и теперь стекла дребезжали от порывов ветра.

— Собачья погода, — заметил Кампанес.

— По-моему, это град, — добавил Суффри.

В этот момент снаружи послышалось хлопанье дверцы автомобиля.

— Это один из наших комиссаров, — сказал прокурор.

И он встал, чтобы поприветствовать Бретонне.

— Ну и погода, — сказал вошедший. — Я думал, что на юге такого не бывает. А что, Бонетти еще нет? — спросил он, пожав руки всем присутствующим.

— Комиссар Бонетти, как всегда, опаздывает, — заметил прокурор. — Хотите сигарету?

Бретонне тяжело опустился в кресло.

— Я слышал, что вам нездоровится. Надеюсь, ничего серьезного?

— Нет, — сказал прокурор, — обыкновенный грипп. Я заказал вам комнату в нашем лучшем отеле.

Неожиданно Суффри громко сказал, отчеканивая каждое слово:

— Я изучил каждую строчку этого дела, каждое слово, каждую запятую. По моему мнению, это кончится скандалом.

Кампанес и Брюар незаметно переглянулись. Они не ожидали прямого нападения. Кампанес встал и погасил сигарету о пепельницу.

— Что вы подразумеваете под скандалом, господин судья? Признание равносильно доказательству, как известно.