Шведский король имел в своем распоряжении 63 тысячи солдат, русский царь — 100 тысяч. На стороне первого были боевой опыт, наступательная инициатива. Петру же нужно было предусмотреть все возможные варианты маневров врага, замыслы которых еще не определились. К концу января он приезжает в Гродно, шлет отсюда в тот же день известия и распоряжения своим генералам:

— Сего часа получили мы четырех языков свейских (шведских пленных. — В. Б.), которые согласно сказывают, что вчерась шведы за двенадцать миль отселе через реку переправились, и завтра чаем их к здешнему месту.

— Неприятель уже отсюды в шести милях обретаетца.

Петр приказывает войску Шереметева отступить из Минска в Борисов, войску Репнина — к Вильно и Полоцку, по пути — уничтожать запасы продовольствия и фуража. Но через день, получив известие, что Карл «повернул назад» (куда, неизвестно), шлет с курьерами новые приказания — остановиться, ждать распоряжения.

Вскоре — новое сообщение: шведы снова идут в Гродно, находятся от крепости в четырех милях. Царь меняет указания — возобновить движение.

На исходе января Петр вместе с войском покидает Гродно. Через два часа туда вступает неприятель, но не половина армии Карла, как ожидалось, а всего лишь отряд в 800 солдат. Они беспрепятственно прошли по мосту через Неман, который Петр приказал взорвать, — бригадир Мюленфельс приказ не выполнил, был отдан царем под суд, но бежал из-под стражи к шведам (под Полтавой его взяли в плен и, как изменника, расстреляли).

Петр приехал в Вильно. Он полагал, что Карл пойдет на Петербург, но тот повернул на восток. Отступающая русская армия выполняла план, утвержденный в Жолкве: шведы на пути своего движения не находили ни хлеба, ни скота, ни корма для лошадей; продвигались из-за этого очень медленно.

Так у шведов продолжалось и далее — то в Сморгони, то в Радошковичах, то в других местах они вынуждены стоять по нескольку недель или месяцев. Затем пришло половодье. Действия неприятеля зимой и весной были, по существу, парализованы. Ввиду этого весну Петр провел в Петербурге. Затем снова занимался донскими делами.

За первые несколько месяцев 1708 года царю сообщили из Москвы новые вести. Лукьян Максимов еще в январе уверял Посольский приказ, что по всем донским городкам разослал войсковые письма со строжайшим приказом: поймать Булавина с товарищи. За его пленение обещал выдать награду — 200 рублей. Удалось захватить четырех человек, в их числе ближайшего сподвижника и товарища Кондрата — Григория Банникова. Их прислали в Москву, и в Преображенском приказе кнутобойцы Ромодановского принялись за обычное свое дело.

Позднее, в следующем месяце, черкасская старшина сообщила данные о новых волнениях на Дону: 1 декабря прошлого, 1707 года Кузьма Акимов (К. А. Табунщиков) из Беленской станицы и Никула Дятленок из Усть-Бузулуцкой станицы, «собрався с такими ж воры и бунтовщики», напали на Хоперскую Провоторовскую станицу, «боем били». Но провоторовские казаки отразили нападение, схватили 24 человека, в том числе Дятленка, «и в воду посажали и многих в смерть побили». Атамана же их, Табунщикова, который назывался Булавиным, и еще пятерых казаков отослали в Москву. Их тоже препроводили в Преображенские застенки.

Еще в марте Черкасск сообщал, что хоперские и прочие бунтовщики вину свою великому государю принесли. «А про пущего вора и изменника Кондрашку Булавина, — писали Лукьян Максимов и старшина, — где он, проклятый, укрываяся, живет, о том нам, холопем твоим, Войску, неведома, и нигде не явился».

Черкасские домовитые продолжали свою двойную игру. Расправа с Долгоруким, произведенная Булавиным и беднотой, как будто привела к прекращению сыска беглых, жестоких репрессий, и старшИна не могла не быть довольной таким результатом, добытым к тому же не ее руками, а смелостью Булавина и тех, кто пошел за ним. Значные казаки потирали руки не без удовольствия. Правда, не все волки остались сыты, не все овцы — целы. Но ведь удалось же дать отпор московским кнутобойцам, а свои позиции сохранить. Правда, в Москве, может быть (кто знает?), дагадываются, что и у домовитых, несмотря на все их старания и лисьи увертки, рыльце в пушку. Но пойди докажи. Не будут же там верить ворам и изменникам, Булавину и ему подобным, если они под дыбой начнут оговаривать черкасских старшин, рассказывать о неких тайных совещаниях и обещаниях?.. Кто будет слушать такое о них, тех, кто громил и вешал булавинцев, посылал их в Москву для расправы.

Где сейчас Булавин, знать не знаем. Но сделаем все, чтобы поймать его и вздернуть на первом же дереве, или — в мешок да в воду. Туда ему и дорога. Молчание — лучшее доказательство невиновности Лукьянова, Петрова и их друзей-единомышленников.

Так они думали и рассуждали, лавировали и хитрили.

Надеялись, что с Булавиным докончено и все пойдет, как прежде. С Петром и его властями они договорятся — головами донских горлопанов — гультяев, конечно...

Знали ли они все-таки, где скрывается Булавин? Человек, к тому же ставший столь известным и популярным на Дону, — не иголка в стоге сена. Скрылся он не один, Встречался с казаками, своими сторонниками, и его пути-дороги не могли оставаться безвестными в его родных местах.

В далекой Москве о том, куда делся Булавин, знали доподлинно, и на увертки черкасских старшин ее власти отвечали дипломатическим, но многозначительным молчанием.

Появление Кондрата Булавина в Сечи — не акт отчаяния или поиск спасения от преследований царских карателей и своей, черкасской, старшины. Последнюю он с полным основанием обвинял в измене. Конечно, никакого договора между ним и Максимовым не было. Скорее всего разговор между ними предполагал взаимную помощь: Булавин и его сторонники ведут активные действия, Максимов и старшина одобряют их, призывают других казаков к поддержке. Однако «союзники»-попутчики, преследовавшие свои узкоэгоистические цели, быстро отвернулись от повстанцев, и Булавин, отнюдь не отказываясь от своих намерений, убедившись в готовности основной массы казачества, особенно голутвенного, пойти за ним, едет в Запорожье. Его цель — получить помощь от местных казаков для продолжения восстания на Дону и похода «на Русь бить бояр».