Лицо командира полка сегодня было небритое, осунувшееся, усталое. В последние дни его чаще видели мрачным и раздражительным.

Мне припомнилось румынское село Григорешти, из которого мы в присутствии его и замкомдива по политчасти провожали в Москву на учебу Катю Мельникову и домой, по старости, моего коновода Николая Ивановича Чернышева. Ниделевич тогда разнервничался от рассказа Кати (рассказ А. Толстого «Русский характер») и торопливо ушел, не дослушав рассказ до конца. Ковальчук тогда толкнул меня в бок и сказал: «Молчи».

Много позднее Ковальчук мне рассказал, что у комполка беда. Жена, живущая где-то в Донбассе, написала ему письмо. В нем призналась, что нашла себе более достойного партнера в жизни и просит не поминать ее лихом. Мол, прости и прощай навсегда. Хотя тогда Катя хотела своим рассказом убедить лейтенанта Михаила Тарасенко, тоже присутствовавшего на ее проводах, в своей любви к нему до конца своей жизни. А Ниделевич в ее рассказе увидел себя, в несложившейся его семейной жизни.

— Ладно, ступай к Шелесту (командир 182-го артминполка), — махнул рукой Ниделевич. — Думаю, что долго там не задержишься и скоро снова к нам явишься. Тоже, нашли топор под лавкой.

С тяжелым сердцем я покидал батарейцев и родной полк. В новой батарее и в новом полку я пробыл полтора-два месяца и вернулся в свой полк. Прямо с марша меня вызвали в штаб дивизии. Являюсь в артиллерийское управление. Узнаю: примет командующий артиллерией полковник Федоров. С полчаса жду. Доложился. Полковник указал мне на стул возле стола. На столе вкусно дымилась поджаренная с тушенкой картошка и через носик шипел электрочайник. На тарелке лежали ломти нарезанного хлеба, кусочки сахара и масло. Полковник бросил на меня свой острый, орлиный взгляд. Под этим взглядом мне почему-то стало неуютно.

— Так вот ты у меня какой герой. Много, много я наслышан о твоих делах. И решил познакомиться поближе.

— Товарищ гвардии полковник, не томите мне душу, скажите прямо, что я натворил, что явилось причиной вызова?

— А ты помолчи пока, — полковник коротко хохотнул, — и послушай старшего по званию и по возрасту. Как мои земляки говорят: «Не лезь поперед батьки у пекло». Мне предоставлено право и хвалить, и бранить моих орлят. Кто что заслуживает.

Я с нетерпением жду ответа, недоумеваю, зачем вызван.

— Для начала, капитан, давай пропустим по одной. — Полковник взял графинчик, налил мне полный стакан, а себе половину.

Я спросил, что это за жидкость.

— Конечно, не тормозная, — снова хохотнул полковник, — командующему артиллерией и спиртику дают.

— Тогда позвольте выпить, сколько могу.

— Пожалуйста.

Я выпил треть стакана и налег на жареную картошку.

— Ну что ж, молодец, капитан, — снова заговорил мой начальник. — Наслышан я и об этом, что пьешь в меру и знаешь время и место. Да, кстати, что у тебя с Шелестом произошло?

— Ничего особенного.

— Расскажи.

Пришлось рассказать, как на одном из совещаний у командира полка я высказал мысль о том, что мощные силы полка нами используются не всегда грамотно. Где надо и не надо мы раздергиваем полк побатарейно, повзводно и даем на усиление другим полкам или эскадронам. Бьем противника растопыренной пятерней, а надо бы бить туго сжатым кулаком, как это бывало в Кизлярских бурунах, в Северной Таврии, под Корсунь-Шевченковским, что окажись с нами весь артиллерийско-минометный полк в кишвардинском рейде, мы показали бы фрицам кузькину мать.

— А ты, оказывается, думающий… орленок.

(Гвардии полковник Федоров всех артиллеристов дивизии часто называл «орлятами», «орлами».)

— Гвардии майор Шелест почему-то обиделся.

— Пожалуй, напрасно.

Я грешным делом подумал, что не жалоба ли Шелеста послужила причиной моего прихода к командующему. Но отмел эту мысль. Разбирая жалобу, полковник не приглашал бы к столу.

— Так вот, капитан, — наконец заговорил полковник о деле, — я пригласил тебя не затем, чтобы вместе позавтракать. Комдиву и мне надоело выслушивать просьбы Ниделевича и читать рапорты твоих бывших батарейцев, требующих вернуть им ихнего Поникаровского! Со своими просьбами дошли до самого Сергея Ильича. Вот и пригласил я тебя, чтобы сказать об этом, а заодно и познакомиться. Мне в общем-то приятно. А ты рад?

— Рад, товарищ гвардии полковник! — откровенно ответил я и поблагодарил полковника. — Только место-то, насколько я знаю, занято.

— Это не твоя забота. У капитана Животова дело там не пошло. Не ко двору он пришелся.

И вот я снова в родной батарее. Капитана Животова уже не застал. Его вызвали в штадив и оттуда передали, что он получил другое назначение.

Мне почему-то стало жалко этого офицера. «Не ко двору пришелся». Как потом стало известно, его гонор, самонадеянность, подчеркивание своего «Я» помешали капитану войти в коллектив и он не был принят батарейцами к себе в семью как хозяин, отец и воспитатель.