Поскольку Эллочка была девушкой честной, она честно упомянула как-то в разговоре с Маринкой, что вызывала Данилку обучить ее работе со сканером. Но Маринка только рукой махнула: мол, чему этот Данилка может научить... А зря.

Бубнов зашел к ней в четверг, когда вся взмыленная Эллочка пыталась хоть как-нибудь расслабиться. И ни «здрасте», ни «как номер», а:

– Есть у вас на компьютере игрушки?

Эллочка даже растерялась от неожиданности:

– Что?

Профсоюзник же никогда не терялся:

– Мне так хочется с вами во что-нибудь поиграть. – Тон его, по крайней мере, был игрив.

Он ловко приставил стул к Эллочкиному креслу и уселся рядом.

– Ну же, улыбнитесь! А давайте сыграем в какую-нибудь стрелялку?

– Да у меня только тетрис... – промямлила Эллочка, у которой почему-то от неожиданной и беспардонной близости Бубнова начало часто-часто стучать сердце.

Эллочка попыталась отодвинуться от Профсоюзника, но он тут же придвинулся, и она оказалась и вовсе прижатой к батарее.

– Знаете, – Профсоюзник вдруг перешел на шепот, – а ведь скоро надо будет заключать новый коллективный договор. Срок предыдущего уже истек. Знаете, что такое коллективный договор?

– Нет, – прошептала Эллочка. От Профсоюзника приятно пахло хорошим одеколоном, и она мучительно не знала, куда девать руки.

– Это я вам материальчик для газеты хочу подкинуть. Вы же теперь сама себе редактор. Вот существующий договор, – он как фокусник достал из воздуха какие-то бумаги, – видите? Коллективный договор заключается между руководством предприятия и работниками в лице профсоюза. Понимаете?

Эллочка ничего не понимала.

– Коллективный договор, по Трудовому кодексу, не может ухудшать условий работы трудящихся, только улучшать их. Например, предоставлять дополнительные дни к отпуску. Вам понятно? – С этими словами он положил руку Эллочке на коленку.

Эллочка обалдела: она была застигнута врасплох.

Рука была тяжелая и теплая.

Эллочка кивнула.

– Например, мы пытались добиться, чтобы в случае задержки зарплаты рабочим выплачивалась бы пеня за каждый просроченный день, но из этого ничего не вышло.

Рука начала свое путешествие по бедру и быстренько добралась до резинки чулка.

– Почему, – прошептала Эллочка упавшим голосом. Щеки ее пылали. Про себя Эллочка решила, что если рука на резинке – это еще ничего, но если она поднимется выше, Эллочка вскочит и влепит ему пощечину.

– Потому что размер пени, на которую согласилась администрация, оказался таким незначительным, что это выглядело просто насмешкой, и решение пришлось отменить, – невозмутимо продолжал Профсоюзник.

Его рука, как бы сама собой, тщательно обследовав резинку, медлила, медлила... И наконец напала на ничем не прикрытое тело. Эллочка поняла, что она пропала.

– Между нами говоря, коллективный договор – это не более чем советская традиция, ныне реально никаких дивидендов работникам не приносящая.

– Тогда зачем же вы его принимаете?.. – слабым голосом протянула Эллочка.

И тут же вдруг оказалось, что никакой посторонней руки у нее под юбкой уже нет, а Профсоюзник деловито складывает бумаги в папку, из которой он их и достал.

– Потому что на время принятия договора, на два месяца, меня освобождают от основной работы и за меня работает мой зам. А с коллективным договором возни немного. Вы что думаете, Элла Геннадьевна, мне с вами о коллективном договоре говорить хочется? – И Бубнов неожиданно посмотрел на нее с выражением отчаянного страдания на лице. – Мне с вами совсем о другом говорить хочется. А вы на меня внимания не обращаете. Или нет, обращаете, но только если вам в чем-то помочь нужно. Эх вы...

Профсоюзник встал, и, когда Эллочка наконец опомнилась, его уже не было в кабинете. И даже стул стоял на своем месте.

В пятницу Эллочка окончательно поняла, что пропала.

В смысле – влюбилась.

В школе Эллочка отчаянно завидовала женам декабристов. Ей, книжной до мозга костей девочке, хотелось этой судьбы: бросить все – богатство, балы, наряды – и отправиться за любимым на край света в Сибирь, в мороз, в нищету. Ехать туда на санях, запряженных тощими лошадьми, с двумя сундуками добра, с замерзшими ногами, с пустой головой, доверчиво прижимаясь к теплому, такому родному плечу...

На первом курсе она написала письмо пятикурснику Гаврилову, лидеру университетской рок-группы, снившемуся в мучительных, жарких снах всей женской части пяти факультетов, учившейся в главном корпусе. «Я Вам пишу, чего же боле? Что я могу еще сказать?..» «Каплю жалости» к ее «несчастной доле» он не хранил, поэтому тут же завлек ее в чью-то квартиру, а после, без малейшего зазрения совести, оставил.

Когда через два месяца его задержали с пакетом марихуаны и посадили в СИЗО, Эллочка побежала под окна кричать ему какие-то важные слова. И обнаружила под этими самыми окнами все ту же женскую часть пяти факультетов в полном составе. Это, наверное, был шанс отрезвиться, вытереть сопли и впервые поглядеть на мир осмысленно, но она его прозевала. Злобно поджав губки, искоса окинув взглядом соперниц, она гордо подняла головку и отправилась восвояси. И, обиженная, писем Гаврилову в колонию не писала.