Врублевский с грустной иронией смотрел на сидящего перед ним человека. На вид Березкину можно было дать лет тридцать-тридцать пять. Высокий, широкоплечий, с пронзительно синими глазами и густой шевелюрой черных вьющихся волос, он, несомненно, пользовался успехом у женщин. А здоровый цвет лица говорил о том, что его владелец неустанно печется о своем здоровье. Дорогой темно-синий костюм сидел на нем как влитой, а от широкоплечей, атлетической фигуры почти физически веяло благополучием и уверенностью в завтрашнем дне. Судя по манере держаться и говорить, Березкин получил хорошее образование и, может быть, даже был на хорошем счету в управленческом аппарате комсомола. Сытый, довольный жизнью и собой, благополучный, влиятельный… Такие люди никогда не глотали раскаленный песок, захлебываясь в беззвучном крике над телом погибшего друга. Они не отбивали щитами бутылки с горючей смесью, летевшие в них на обезумевших улицах Тбилиси. Не вставали живой стеной между схлестнувшимися в многолетней ненависти Арменией и Азербайджаном. Не выли от ненависти и бессилия в окопах Приднестровья, Они не целовали пожелтевшие лбы мертвых друзей, не сжимали до хруста зубы, выслушивая выливавшиеся на них упреки от ни черта не смыслящих в происходящем, но о-очень желающих урвать себе звание «гуманиста» политиков. Они не мерзли в разрушенном Ленинакане и не вдыхали зной Ферганы. Им незнакома тупая растерянность перед неприкрытым предательством правительства, неведом непонятный непосвященным страх того, что пуля попадет не в грудь, а в живот, непонятна тоска по дому и глазам матери, они не сидят ночи напролет в пустой и темной комнате, уставясь невидящими глазами в уничтожавшее и породившее их заново прошлое.

И тем не менее вычурная манера держаться, надуманная поза и исполненная высокомерия осанка Березкина были хорошо ему знакомы. Память услужливо пролистала несколько месяцев, возвращая его в просторный, удобный кабинет особого отдела дивизии. Капитан Байстрюков удобно расположился в кресле напротив и, вот так же вытянув нош, выстукивал кончиками пальцев на крышке стола незатейливую мелодию, поглядывая на сидевшего перед ним Врублевского немигающими зелеными глазами, словно давая понять: «Я все знаю, я только хочу услышать это от тебя».

— Нет смысла запираться, Владимир Викторович, — отеческим тоном советовал он. — Для нас это дело и выеденного яйца не стоит. Расколем, капитан, раскусим, как орешек. Не таких кололи… Уж лучше сами расскажите, вам же лучше будет. Суд это зачтет. К чему запираться? Вы же открыто обвиняли полковника Семенчука в гибели роты. Это слышали десятки людей. У вас с ним была серьезная ссора, в результате которой вы пообещали друг другу множество самых разнообразных сюрпризов… А через день полковника нашли мертвым.

— Экспертиза установила, что полковник был убит из моего оружия? Или кто-то видел, как я стрелял в него? Это ваши ложные умозаключения, построенные на факте нашей ссоры с полковником. Полк находился в полевых условиях, вокруг кишели бандформирования, для которых полковник спецназа представлял собой весьма соблазнительную добычу.

— В этом случае его предпочли бы похитить, а не убивать.

— Но дело происходило в двухстах метрах от палаток полка. Часовые обнаружили его тело уже через пять минут. Я в это время был в палатке, это могут подтвердить четыре человека.

— Уже подтвердили, — не стал скрывать особист, — но мы и их расколем. Вся эта история ни для кого не является тайной. Дело лишь за доказательствами. И мы их найдем. Но я настоятельно рекомендую вам сделать заявление до того, как мы докажем вашу вину.

— Послушайте, капитан, — тихо сказал Врублевский. — Их было восемьдесят шесть человек. Восемьдесят шесть молодых, крепких и жизнелюбивых ребят. И они были отличными солдатами, они служили не за звездочки, не за ордена и не за деньги. Они останавливали ту заразу, которая расползалась по стране стараниями таких, как полковник Семенчук. И сейчас эти парни мертвы. Все, до одного. Даже раненых не осталось. Как я выжил — одному Богу известно. На мне даже царапин нет, только оглушило слегка… А Серега Трубников мучился минут двадцать, и я ничем не мог ему помочь…

— И вы решили отомстить? — понимающе склонил голову особист.

— Нет… Но подумайте лучше вот о чем… Есть убийцы, которые готовы лишить человека жизни за рубль, есть убийцы, готовые погубить другого за миллиард… Но какой же сволочью надо быть, чтобы убить из-за денег восемьдесят шесть человек? Восемьдесят шесть! Они не получали этих денег! Не получали — вы понимаете?! Это фальсификация! Вы же знаете, при них не нашли денег, а Семенчук утверждал, что они только что получили жалованье. Куда, в таком случае, делись эти деньги? Не было их, разве это не ясно?! Я для Семенчука был как призрак из ада. Вертолет, расстрелявший наши позиции, принадлежал не оппозиции, а нам! Это был наш вертолет!

— Вы заметили опознавательные знаки? — холодно спросил особист. — Или бортовой номер?

— Нет. Я же говорил вам: меня оглушило в самом начале обстрела. Присыпало землей… Видимо, это меня и спасло… У Сереги на виске был кровоподтек… Я думаю, их добивали…

— Вы думайте, что говорите, капитан! — Байстрюков даже привстал из-за стола. — За подобные обвинения можно… Подобная ложь не обелит вашей злобы, мы найдем доказательства, достаточные для того, чтобы отправить вас в те места, где вы сможете хорошенько подумать, стоит ли делать подобные обвинения в адрес командования… Что ж, начнем с самого начала. Где вы находились в ночь на четвертое августа?..

Врублевский провел ладонью по лицу, словно стряхивая наваждение. Кабинет особого отдела растаял в дымке прошлого, и яркие лампы ночного клуба вновь высветили сидящего за столом Березкина.

— Ну, хорошо, — неожиданно сказал Березкин, видимо, почувствовав перемену в настроении собеседника. — Предположим, что ты получишь автономию… Естественно, относительную. Сначала ты поработаешь с моими ребятами. Это необходимо. Они объяснят тебе все, покажут и расскажут. А там видно будет. Все будет зависеть от тебя. Но пока ты поработаешь в группе. Некоторые «темы» просто невозможно провернуть в одиночку. Ребята у меня — что надо, проверенные делами и временем. Спортсмены. Вы найдете общий язык. Это настоящая боевая группа. Все же это несколько лучше, чем «ломать валюту», «катать» или собирать «лом» у ювелирных магазинов… И уж куда лучше, чем халтурить вышибалой в этом кабаке. Решайся. Долго уговаривать я не буду.