Не раз, лаская возлюбленного, я испытывала желание причинить ему боль. Я вонзала ногти в его плечи и спину и, чтобы усилить наслаждение, представляла его мертвым. Но стоило моему любимому легонько прикоснуться кончиком языка к моему уху, и я забывала о своих жутких мечтаниях, растворяясь в нежности. Эрос побеждал ненависть, и я трепетала в объятиях мужа, словно голубка, пробудившаяся от сна, в котором она была соколом.

— Странно, что Филипп упорно отказывался плыть в Испанию, ведь он так хотел стать наследником.

— Филипп был отнюдь не глуп. А тем паче его советники. Они знали, что Короли-Католики найдут управу на наследника и заставят его прекратить шашни с Францией. Филипп боялся, что они отнимут у него сына, чтобы воспитать по-своему. Поэтому он решил оставить детей у своего отца в Австрии и настоял на том, что по дороге в Испанию нанесет визит французскому королю. Он хотел успокоить Людовика Двенадцатого и заверить его в безоговорочной преданности фламандцев. В те времена Испания стала империей и, как любая империя, превратилась в угрозу для соседей. Кроме того, фламандцы привыкли считать испанцев варварами, и не без оснований. Когда Хуана впервые увидела брюссельский замок Куденберг, он показался ей сказочным дворцом. Испанские замки были надежными крепостями, их строили короли-воины. До завоевания Гранады двор Изабеллы и Фердинанда больше напоминал военный лагерь.

— Так когда же Хуана и Филипп отправились в Испанию?

— Через год. Шестнадцатого июля тысяча пятьсот первого года родилась Изабелла, третий ребенок Хуаны, а в феврале тысяча пятьсот второго, после краткого визита во Францию, супруги направились в Испанию.

— А Хуана не тянула с рождением детишек, — усмехнулась я.

— Для своего времени она была весьма здоровой и сильной женщиной. Ты устала? Если хочешь, продолжим в следующий раз. — Мануэль ласково взял меня за подбородок и заглянул в глаза.

— Мне очень жаль Хуану. Моя мама так же сомневалась, любима она или нет, и писала об этом Исис. Странно, не правда ли? Получается, что страшнее всего и для мамы, и для Хуаны были эти сомнения. Мне кажется, убедись они, что мужья их разлюбили, им тут же стало бы легче; а надежда их убила. Наверное, обе они любили слишком сильно, слишком самоотверженно.

— Такое часто случается, — проговорил Мануэль. — Как по-твоему, с тобой может произойти нечто подобное?

— Со мной?

— Например, — добавил он, выпустив вверх облачко дыма.

— Думаю, что нет, ведь я точно знаю, что ты любишь другую, — ответила я с ядовитой улыбкой.

— И кто же она? — удивился Мануэль.

— Хуана, разумеется, — торжественно произнесла я. — Ты совершенно точно влюблен в Хуану.

— А если и так? Чего тебе бояться? Хуаны давно нет в живых. Она призрак, не более, — заметил Мануэль с усмешкой.

— Призраки живут своей собственной жизнью. Теперь я точно это знаю. Знаешь, я рада, что услышала эту историю. Теперь я точно знаю, что от любви нельзя терять голову.

— Жаль… — Мануэль выпустил в потолок стайку колечек белого дыма.

— А ты хотел бы, чтобы я сошла с ума от любви?

— Хуана не сходила с ума, а спросил я просто так. Я смотрю, ты все-таки устала. Знаешь, давай навестим мою тетушку Агеду. Я давно хочу вас познакомить.

Тетушка Агеда оказалась крупной семидесятилетней женщиной с густыми седыми волосами, зачесанными за уши и стянутыми в узел на затылке. У нее была такая же белая кожа и синие глаза, как у Мануэля. Розоватые тона макияжа только подчеркивали ее бледность. Должно быть, в молодости Агеда считалась писаной красавицей. Да она и сейчас выглядела очень хорошо. На ней была юбка до колен, тонкий свитер и серый кардиган, на ногах голубые мокасины.

На груди у доньи Агеды висело золотое распятие на цепочке. В ушах покачивались массивные серьги, сделанные из старинных золотых монет — римских, как пояснила сеньора, проследив мой взгляд.

Дом, окруженный садом с решетчатой калиткой, располагался на улице Сида, короткой и тенистой, между Серрано и Реколетос, неподалеку от Национальной библиотеки. Этот старый, красивый, но немного кастильский обшарпанный особняк напоминал терпящий бедствие корабль. Крепкие стены потемнели от времени и сырости, поросли мхом. На углу рос огромный каштан. Крыльцо, которое в лучшие времена вело к парадному входу, было заставлено кадками с увядшими растениями. Дом походил на старуху, которая отчаянно цепляется за жизнь, тщетно пытаясь замедлить бег времени.

Прошагав по усыпанной гравием тропинке, мы с Мануэлем вошли в прихожую. Будто попали из залитого солнцем полудня в промозглую пещеру. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я смогла разглядеть два стула с высокими спинками и мраморный стол на изогнутых ножках, стены цвета охры, пальто на вешалке, несколько пар зимней обуви, подставку для зонтов. Мануэль провел меня в просторную, заполненную всевозможной утварью кухню. Единственное окно выходило в сад, на ажурные ветви каштана, рядом стоял громоздкий деревянный стол и несколько стульев.