Из кухни мы прошли в богато обставленную гостиную с хрустальными люстрами, кожаными креслами в кастильском стиле, бронзовыми жаровнями, изящными столиками. В дом не проникал тлетворный дух современности. В нем царили полумгла, прохлада и прошлое. В соседней комнате, где тетушка любила проводить время за чтением или вязанием, я увидела портрет сурового худого мужчины в старинном камзоле.

— Это один из твоих предков? — спросила я Мануэля.

— Дон Бернардо де Сандоваль-и-Рохас, испанский гранд и первый маркиз Денья собственной персоной. Как тебе известно, Хуану держали в заточении двое маркизов. Это старший.

Дон Бернардо источал непоколебимую уверенность, словно заполучил долговые расписки Бога и дьявола. Одетый в черное, как большинство своих современников, белизной кожи он походил на Мануэля. Губы у маркиза были очень тонкие, плотно сжатые, а взгляд источал высокомерие и презрение к миру плоти. Должно быть, в эпоху религиозного фанатизма он чувствовал себя как рыба в воде. Такой человек безо всякой жалости играл страстями и слабостями других. У маркиза были седые волосы и короткая, аккуратно подстриженная бородка.

— Вы, американцы, не слишком-то интересуетесь историей. — Таковы были первые слова тетушки Агеды, бесшумно вошедшей в комнату, пока я разглядывала портрет.

— И в том есть немалая заслуга испанцев, — ответила я.

Мануэль одобрительно кивнул, не двигаясь с места. Казалось, он хочет защитить меня, обвести магическим кругом, в который его тетка не сможет проникнуть.

— У всех хватает заслуг друг перед другом, но я вообще-то имела в виду семейную историю. Вы все же не помешаны на генеалогии так, как мы. — Расцеловав племянника в обе щеки, сеньора протянула мне руку.

— Лусия — выговорила я, ощутив в своей ладони холод ее перстней.

— Сколько тебе лет, девочка? Ты такая юная. Мануэль сказал, ты из Никарагуа, — произнесла Агеда, пытливо глядя на нас обоих.

— Шестнадцать.

— Надо же! — воскликнула тетушка. — Ты пообедаешь с нами?

Мы отправились на кухню. Агеда сразу принялась накрывать на стол. В окно была видна каменистая дорожка, ведущая через сад, мимо каштана, к заросшему травой и мхом колодцу. Обвивший потрескавшиеся стенки вьюнок придавал колодцу кладбищенский вид.

— Ты туда даже не смотри, — покачала головой Агеда. — Сад в ужасном состоянии. У меня до него просто руки не доходят.

— Мир за стенами этого дома не представляет для моей тети никакого интереса, — язвительно прокомментировал Мануэль.

— На себя посмотри, мальчишка. Я по крайней мере живу в двадцатом веке, — парировала сеньора.

Я с любопытством наблюдала за их шутливой перепалкой. Судя по всему, у тетки и племянника давно вошло в привычку высмеивать эксцентричность друг друга.

Донья Агеда погрузилась в кухонные хлопоты. С сосредоточенным видом она доставала из холодильника молоко, ставила на огонь чайник, передавала нам с Мануэлем тарелки и чашки, чтобы мы расставляли их на столе.

За едой Агеда рассказывала о своем детстве и домашних учителях. Отец отказался отдавать ее в школу. Он терпеть не мог монашек. Маленькой Агеде приходилось молиться тайком. Она расспрашивала меня об интернате и семье в манере, присущей одним только испанкам: живой, экспансивной, и прямой, которая мне очень нравилась и в то же время слегка меня обескураживала. Старая сеньора оказалась весьма интересным человеком. Она мастерски соблюдала баланс между любезным тоном и прямотой суждений, словно сознавала силу собственного характера и немного его стеснялась. И все же тетушка Мануэля мне понравилась.

Было видно, что она несказанно рада принимать гостей. Мануэль сказал мне, что Агеда постепенно превращается в настоящую затворницу. Она лишь изредка перезванивалась с парой-тройкой подруг, которых называла «Клубом отшельниц». Одиночество было их родовым проклятием. У самого Мануэля был единственный друг Хенаро, тоже историк и гид.

Тени от ветвей каштана становились длиннее. За все эти годы мне лишь изредка удавалось побывать в настоящей семье. Тишина и полумрак, царившие в комнатах, напомнили мне дождливые дни в родительском доме. Здесь я чувствовала себя спокойной и счастливой. Меня забавляли отношения Мануэля с тетушкой. Когда мы увлеклись беседой, он достал из портфеля какие-то бумаги и принялся читать, время от времени делая пометки на полях. Порой он поднимал глаза и недоверчиво поглядывал на нас, словно удивленный тем, что мы непринужденно болтаем. Агеда отвечала ему взглядом, полным нежности. Было очевидно, что тетку и племянника связывает глубокая симпатия.

Перед уходом Мануэль показал мне внутренний дворик и лестницу на второй этаж, где, по его словам, было несколько просторных комнат.

— Конечно, иметь собственную квартиру для меня бессмысленная роскошь, — признался он, — но иногда мне просто необходимо побыть одному. — Потом он обратил мое внимание на мозаику, которой был выложен дворик. — Это драгоценные камни, — сообщил он. — Рубины, аквамарины, яшма, изумруды, топазы. Согласно легенде, они из сокровищницы Хуаны, которую Карл V тайком вывез из Тордесильяса. Королева прятала драгоценности в своих покоях. Карл расплатился ими с маркизами Денья за то, что они помогли ему держать мать взаперти. Внук дона Бернардо, который построил этот дом, придумал такой оригинальный способ спрятать камни. В детстве я как-то попытался выковырять один изумруд ножом, но меня застигли на месте преступления. — Мануэль, смеясь, указал на огромный самоцвет, подле которого на мраморной плите осталась тонкая белая полоска.