— Что скажешь, Лусия? — обратилась ко мне Агеда.

— Я слишком мало знаю, чтобы иметь собственное мнение, — ответила я. — А тебе, Мануэль, приходилось безумно влюбляться?

— Один раз, — произнес тот, закуривая сигарету. — Видишь, я готов это признать, — добавил он с улыбкой.

— Один раз? — вскинула брови Агеда. — Надеюсь, не в одну из этих туповатых девиц, которые еле говорят в трубку и никогда не представляются.

— Во имя Господа, тетя Агеда, это мои студентки! — вскричал Мануэль.

— Сплошь молодые девчонки. Из тех, кому, согласно твоей теории, положено терять разум от любви.

— Кажется, мы отклонились от темы. — Мануэль выразительно посмотрел на часы. — Нам с Лусией пора продолжать.

— Что ж, ступайте в библиотеку. А я займусь обедом.

Я помогла Мануэлю развести огонь. Мы почти не разговаривали, обмениваясь лишь краткими репликами: подай спички, принеси платье. Я спросила Мануэля, зачем он всякий раз заставляет меня переодеваться. Мне и так не составило бы труда перевоплотиться в Хуану. «Тебе это только кажется», — возразил Мануэль. Мне не удалось его переубедить. Голая, со скрещенными на груди руками, ожидая, когда он накинет мне на голову тяжелое платье, я чувствовала себя совсем беззащитной, словно прошедшая ночь лишила меня чего-то очень важного. Возможно, Мануэль был прав, и мне действительно нужно было укрыться благословенным платьем. Возможно, теперь, когда оба мы вышли за пределы магического круга, в котором мы были Филиппом и Хуаной, мне будет трудно вновь ухватить нить повествования, увидеть сцены прошлого и услышать его голоса.

Меня задели слова Агеды о студентках Мануэля. Неужели он успел испробовать свою «методику» на других девушках? А что, если все происходящее не более чем тактика ловкого соблазнителя?

На чем мы остановились? — спросил Мануэль. — Вы в Толедо, не так ли? Артур Уэльский умер, а сообщил Королям-Католикам скорбную весть Филипп Красивый. На следующий день город погружается в траур. Как ты и боялась, Хуана, целых девять дней вас будут окружать мрачные тени в черных одеждах. Филипп цепляется за тебя как за спасение, и заставить его подняться с постели, чтобы пойти на поминальную мессу, стоит большого труда. Как ты выносишь эти лицемерные спектакли с попами и молитвами, ноет он; какими же страшными грешниками должны быть твои испанцы, если они так боятся геенны огненной?

Ты тревожишься за мужа и просишь родителей, чтобы к Филиппу приставили надежных придворных, которые сумеют подготовить эрцгерцога к церемонии в кортесах и вернут ему доброе расположение духа, рисуя радужные картины будущего царствования. Отец не без яда заметил, что моего муженька куда легче соблазнить удовольствиями, чем властью. Пока вы с матерью молитесь, твой супруг играет в мяч в саду Аранхуэс и не желает слышать ни о каком трауре. Почти каждый день он вместе с тестем охотится на поросших лесом горных склонах. Филипп неустанно упражняется в меткости и участвует в турнирах. Он уже познал все тонкости боя быков. Придворные носятся с ним как с младенцем и стараются всячески угодить. Столь многочисленные знаки внимания принуждают Филиппа к ответным любезностям. Он загорается идеей тайком устроить для твоих родителей прием во фламандском стиле. Ты принимаешь восхищенных гостей в расшитом золотом платье с глубоким вырезом и остроконечной шапочке, украшенной тончайшей вуалью, на груди у тебя сверкает алмазное ожерелье, в ушах покачиваются тяжелые серьги. Приветствуя приглашенных, ты украдкой ловишь благодарные взгляды родителей, старого друга, епископа Камбрайского, и брата Жана де Берга Генриха, лидера происпанского крыла фламандских дворян. Архиепископ Безансонский Франсуа де Буслейден и советники Филиппа, благоволящие французам, морщатся, едва попробовав угощение, и смотрят на тебя с нескрываемой ненавистью.

Во время ужина при свете сотни ароматических свечей за олениной, кабанятиной и добрым бургундским вином я твердо решила, что, став королевой, постараюсь объединить лучшее, что есть в Испании и во Фландрии. Мое правление будет самым просвещенным и милосердным. Я стану царствовать в Испании вместе с Филиппом и детьми. Мы сделаемся самой счастливой и любящей королевской четой, во владения которой войдут не только земли в Старом Свете, но и обширные американские колонии, которые нам предстоит покорить и обустроить. Мои простодушные фантазии были полны мягких ковров, изысканной мебели и дорогих нарядов, словно богатство и роскошь могли защитить меня от несчастий и козней врагов. Поздно вечером, оставшись с мужем наедине, я играла для него на клавикордах и танцевала танцы, которым научилась у невольниц-мавританок. Но после занятий любовью, когда мы лежали в постели, не разнимая объятий, и беседовали о прошедшем приеме, Филипп принялся издеваться над моими соотечественниками, высмеивать дурные манеры того герцога или этого маркиза, «вонючих попов» и тяжелую еду, «напрочь лишенную разнообразия». Испания ему до смерти надоела, и он не мог дождаться возвращения в чудесную Фландрию. Сколько можно терять здесь время, дожидаясь, пока кортесы соблаговолят провозгласить его наследником. Разумеется, эта задержка — дело рук моего отца, который хочет во что бы то ни стало задержать нас в Испании. Король пытается подгадать церемонию под начало очередной войны с Францией и тем самым вынудить Филиппа нарушить обещания, данные его другу, французскому королю. У епископа Безансонского есть точные сведения, что споры Арагона и Франции за Неаполь вот-вот приведут к новому кровопролитию.

— Твой отец пойдет на все, лишь бы поссорить меня с Людовиком. Он ничего не желает знать, кроме своей Испании.

— Твой Безансон дурной советник, Филипп, — сказала я, стараясь скрыть негодование. — Не поступай себе во вред. Ведь ты будущий король Испании, а значит, должен блюсти испанские интересы.

— Я сам буду решать, в чем состоят испанские интересы. Продолжать политику твоих родителей, чтобы рассорить Фландрию со всеми союзниками, я не собираюсь. Скоро ты увидишь, что я не шучу. Я намерен отослать Генриха де Берга в Брюссель. Сил нет смотреть, как он поклоняется всему испанскому. Ты — мой главный представитель в Кастилии и Арагоне. Ты такая нежная, — он поцеловал меня в ложбинку груди, — ты моя кастильская роза; ты подарила мне самых красивых детей на свете; ты — моя единственная Испания.

Филипп всегда умел ко мне подольститься. Разве могла я противостоять таким речам? И я покорялась, сама того не желая. А он старался держать меня в повиновении. Больше всего на свете Филипп боялся превратиться в принца-консорта при жене-правительнице. Я знала об этом и старалась тщательно обдумывать каждое слово, чтобы не уязвить его гордость. Филипп вбил себе в голову, что арагонцы не пожелают изменять свои законы и признавать его власть.

Мать отказывалась меня понять, но я все же попыталась открыть ей оборотную сторону ночного рая, рассказать об истинных отношениях с Филиппом. Мать не поверила мне, но по крайней мере оставила меня в покое и решила поговорить с Филиппом сама. Это ни к чему не привело. Королева столкнулась не только с хорошо известным мне фламандским упрямством; под конец разговора она начала всерьез опасаться за судьбу Испании. Подлинные интересы ее зятя лежали далеко за пределами Кастилии и Арагона. Ни я, ни она даже не догадывались о том, какой ужас охватывает Филиппа при мысли о самой незначительной размолвке со своим царственным отцом. Возможно, именно тогда у матери созрел план, как подчинить себе зятя. В ее пьесе мне отводилась роль жертвы, как Исааку или Ифигении.

На беду, истомившая фламандцев жара никак не спадала. Однажды утром с архиепископом Безансонским Франсуа де Буслеиденом приключился удар. На рассвете в нашу спальню постучали, и Филипп поспешил к больному. Через несколько часов он вернулся измученный, с остановившимся взглядом. «Я задыхаюсь от запаха смерти», — проговорил он. Филипп был безутешен. Он рыдал, словно младенец. Буслейден воспитал эрцгерцога. С детских лет он был его наставником и советником. Но, хоть Филипп и любил архиепископа, как родного отца, спасти его он не мог. Охваченный горем и ужасом, мой муж был готов поверить в самые нелепые слухи, а по дворцу уже полз шепоток: Буслейдена отравили. «Это все твои испанцы, — бросил мне Филипп. — Это они убили самого мудрого и верного из моих слуг». Муж в бешенстве метался по комнате, крича, что отравление — дело рук моего отца, что он пойдет на все, лишь бы отдалить Фландрию от Франции. Чем настойчивей пыталась я успокоить супруга, тем сильнее разгоралась его ярость. Собрав мажордомов и камердинеров, Филипп приказал им немедля собираться в дорогу. «Если я останусь, меня тоже убьют, — заявил он. — Ноги моей больше не будет в Толедо. Мы сегодня же переберемся в Сарагосу, а оттуда как можно скорее отбудем во Францию, и черт с ними, с кортесами».