Пощечина общественному вкусу
вернуться

Бурлюк Николай Давидович
Шрифт:
15
Власам подобную читая книгу, попутчик Сидел на гаде, черный вран, Усаженный в концах шипами и сотнями жучек.
16
Крыла широкий сарафан Кому-то в небе угрожал шипом и бил, и зори За ним светлы, как око бабра за щелью тонких ран.
17
И спутник мой воскликнул: «Горе! Горе!» — И слова вымолвить не мог, охвачен грустью. Угроза и упрек блестели в друга взоре.
18
Я мнил, что человечество — верховье, мы ж мчимся к устью, И он крылом змеиным напрягал, Блестя зубов ужасной костью.
19
И вдаль поспешно убегал, Чтоб телу необходимый дать разбег И старого движенья вал.
20
В глазах убийство и ночлег, Как за занавеской желтой ссору, Прочесть умел бы человек.
21
Мы оглянулись сразу и скоро На наших сонных соседей: Повсюду храп и скука разговора.
22
Все покорялось спячке и беседе. Я вспомнил драку с змеем воина, Того, что, меч держа, к победе
23
Шел. И воздух гада запахом, а поле кровию напоены были, когда у ног, как труп безжизненный, чудовище легло. Кипела кровию на шее трупа черная пробоина.
24
Но сердце применить пример старинный не могло. Меж тем после непонимаемых метаний Оно какой-то цели досягло
25
И, сев на корточки, вытягивало шею. Рой желаний Его томил и мучил, чем-то звал. Окончен был обряд каких-то умываний,
26
Он повернулся к нам — я в страхе умирал! — Соседа сонного схватил и, щелкая, Его съедал. Змей стряпчего младого пожирал!
27
Долина огласилась голкая Воплем нечеловеческим уст жертвы. Но челюсть, частая и колкая,
28
Медленно пожирала члены мертвы. Соседей слабо убаюкал сон, И некоторые из них пошли, где первый.
29
«Проснитесь! — я воскликнул. — Проснитесь! Горе! Гибнет он!» — Но каждый не слыхал, храпел с сноровкой, Дремотой унесен.
30
Тогда, доволен сказки остановкой, Я выпрыгнул из поезда прочь, Чуть не ослеплен еловою мутовкой.
31
Боец, я скрылся в куст, чтоб жить и мочь. Товарищ моему последовал примеру. Нас скрыла ель — при солнце ночь.
32
И мы, в деревья скрывшись, как в пещеру, Были угасших страхов пепелище. Мы уносили в правду веру.
33
А между тем рассудком нищи Змеем пожирались вместо пищи.

«Гонимый — кем, почем я знаю?…»

Гонимый — кем, почем я знаю? Вопросом: поцелуев в жизни сколько? Румынкой, дочерью Дуная, Иль песнью лет про прелесть польки, — Бегу в леса, ущелья, пропасти И там живу сквозь птичий гам. Как снежный сноп, сияют лопасти Крыла, сверкавшего врагам. Судеб виднеются колеса С ужасным сонным людям свистом. И я, как камень неба, несся Путем не нашим и огнистым. Люди изумленно изменяли лица, Когда я падал у зари. Одни просили удалиться, А те молили: «Озари». Над юга степью, где волы Качают черные рога, Туда, на север, где стволы Поют, как с струнами дуга, С венком из молний белый чёрт Летел, крутя власы бородки: Он слышит вой власатых морд И слышит бой в сквородки. Он говорил: «Я белый ворон, я одинок, Но все — и черную сомнений ношу, И белой молнии венок — Я за один лишь призрак брошу: Взлететь в страну из серебра, Стать звонким вестником добра». У колодца расколоться Так хотела бы вода, Чтоб в болотце с позолотцей Отразились повода. Мчась, как узкая змея, Так хотела бы струя, Так хотела бы водица Убегать и расходиться, Чтоб, ценой работы добыты, Зеленее стали чеботы, Черноглазые, ея. Шепот, ропот, неги стон, Краска темная стыда, Окна, избы с трех сторон, Воют сытые стада. В коромысле есть цветочек, А на речке синей челн. «На, возьми другой платочек, Кошелек мой туго полн».— «Кто он, кто он, что он хочет? Руки дики и грубы! Надо мною ли хохочет Близко тятькиной избы? Или? Или я отвечу Чернооку молодцу, — О, сомнений быстрых вече, — Что пожалуюсь отцу? Ах, юдоль моя гореть!» Но зачем устами ищем Пыль, гонимую кладбищем, Знойным пламенем стереть? И в этот миг к пределам горшим Летел я, сумрачный, как коршун. Воззреньем старческим глядя на вид земных шумих, Тогда в тот миг увидел их.

Песнь Мирязя

У омера мирючие берега. Мирины росли здесь и там, белые, сквозь гнезда ворон. Низ же зарос грустняком.

Лось приходила сохатая, трясла берега, нежила голову. Свирела свиристель, ликуя веселизненно и лаская птичью душу в игорном деянстве. Смертнобровый тетерев не уставал токовать, взлетая на морину.

Кругом заросло красивняком и мыслокой.

Тихо на небе.

Красивей выказывал всю красоту членов.

Небо синее.

Слезатая слезиня, от нее ушла навсегда веселость. Сказала «прощай» и бросила ветку слез.