Вследствие понятной ажитации мы больше ни о чем не толковали. Я, недолго еще посидев, ушел. Михаил, как я уже говорил, имел тоже что-то в руках, не помню во что завернутое, а так как вещь в его руках по форме вполне походила на мой снаряд, то я и заключил, что такой же снаряд он получил раньше или позже меня, — я его ожидал в кондитерской минут около 20-ти. В конспиративной квартире других снарядов не видал, именно в той комнате, в которую я зашел. Выйдя из кондитерской, я походил по улицам, стараясь быть к 2-м часам на канале, как сказал еще прежде Захар в свидание мое с ним и Михаилом. Около двух часов я был на углу Невского и канала, а до этого времени ходил или по Невскому, или по смежным улицам, чтобы понапрасну не обращать на себя внимание полиции, находящейся по каналу. По каналу я ходил около получаса, замедляя шаг; идя по направлению от Конюшенного моста к Невскому по панели канала, я встретил Государя между мостом и той улицей, из которой он выехал; поравнявшись с ним, я бросил свой снаряд, от взрыва которого был отброшен к решетке и задержан там 3 солдатами и одним полицейским. Мой взрыв, по-видимому, не причинил вреда, потому что Государь подошел ко мне и что-то сказал, погрозивши. Затем я отдал свой револьвер и полученный мною нож военному и услышал новый взрыв. Ходя по каналу, я не заметил никого из своих товарищей, хотя публики совсем не было, только пред взрывом незадолго я видел вдали человека, похожего по росту и телосложению на Михаила, чего, впрочем, заверять не могу, так как идущий был на довольно значительном расстоянии, да притом мое внимание было обращено на показывающиеся экипажи и на публику, могущую быть на канале, почему, например, я не заметил и солдат, взявших меня, видел только полицейского и еще в некотором расстоянии мальчика, везущего что-то, тюфяк кажется, на который я, побежав, и наткнулся. Про существование технического комитета мне ничего не известно, хотя одно из лиц [Н. И. Кибальчич. — Сост. ], встретившихся со мною на конспиративной квартире, по моему мнению, знает техническую сторону дела. Это именно тот человек с французской бородкой, который мне объяснил на конспиративной квартире в мое посещение в присутствии 2–3 лиц устройство снаряда, причем не касался химического состава тел, в него входящих. Он принес с собой 3–4 стеклянные пустые трубки, хлопчатобумажные нитки, загорающиеся от действия серной кислоты, и еще какие-то взрывчатые соединения. Устройство предполагаемого снаряда он предлагал на наше рассмотрение и поэтому не настаивал, чтобы им проектируемые были приняты и пущены в дело. При мне он объяснил устройство 2 систем. Я их опишу по возможности подробно.

1-я система. Цилиндрическая металлическая банка наполнена стеклянными запаянными трубками с серной кислотой, расположенными по краям банки. Трубочки обертываются загорающимся веществом и заключены в гуттаперчевые трубки, дабы огонь не мог передаться взрывчатому веществу, которое загорается от огня, а не взрывает, — гремучему студню. Огонь от ниток переходит в запал, зажигает там какое-то соединение (название не помню), которое, вспыхивая, отодвигает гвоздик, находящийся в той же медной трубочке; гвоздик царапает гремучую ртуть, которая взрывает, и уже взрыв гремучей ртути передается гремучему студню, который от взрыва взрывает.

2-я система. Вместо массы стеклянных трубок берется только две: одна идет в вертикальном, другая в горизонтальном направлении. Посредине трубок прикрепляется свинцовый груз, трубки заключены в медную оправу, обмотаны теми же нитками и соединены с запалом. Остальное все так же устроено, как и в первой системе. Для действия 2-я система удобнее, потому что трубка ломается грузом, поэтому я предпочел ее. Техник предлагал еще некоторые приспособления, вроде дистанционных трубок или ручных гранатных терок, но в снаряде моем этих приспособлений не было, что, впрочем, понятно, так как эти приспособления требуют большого хладнокровия.

О малых снарядах, как о средствах самозащиты, я ничего сказать не могу — были ли они, или нет, но я такого не имел. Желание иметь их высказано было кем-то из присутствующих. О том, как читал техник свои пояснения с чертежами, я могу только думать. Думаю, однако, что не всем вместе, а для удобства и конспиративности слушатели разбивались на группы. К устройству снарядов я прибавлю, что опытов на квартире производимо не было, потому что при взрыве бывает звук очень сильный, но устройство банки объяснялось с помощью чертежей, а также при посредстве металлической банки из-под конфет, как мне казалось, сжигалось, между прочим, порошкообразное вещество, которое предназначалось для ниток. Каким образом прикреплялась крышка, я в точности не знаю и на своем снаряде не видел, потому что не развязывал платка, в котором он был завернут. При разговоре с Захаром и другими лицами я услышал, что необходимо было бы иметь своих лошадей для более удобного и успешного терроризирования, но Захар объяснил, что, несмотря на полезность таких извозчиков или лошадей, как, напр[имер], Варвар, [53] иметь в настоящее время своих извозчиков неудобно. При задержании меня найдено: 1) заряженный шестикамерный револьвер, который мне предъявлен 2 марта с 6 зарядами. Револьвер этот приобретен мною в провинции у частного человека; 2) тот именно нож в медных ножнах с вырезанными на оных якорем, двумя мечами и короной, который я получил при свидании от Захара; 3) записная книжка в желтой обертке и фальшивый билет от вятского мещанского старосты за № 786 на имя вятского мещанина Макара Егорова Глазова, полученный мною при переходе в нелегальное состояние, от кого не помню; 4) платок носовой, ремень, кошелек с деньгами 3 р. 45 к. и двумя ключами от чемодана и комода. Предъявлены мне теперь также вещи: 1) рубашка с металлическими запонками и портянки с моей меткой — Н. Р., 2) кобура от револьвера, 3) обертка от посылки с адресом: Николаю Васильевичу Попову в магазин Невский проспект, от Анны Петровны Енька-Доровской, 4) рецепт на имя Петрова и сигнатурка с зачеркнутой фамилией, 5) начатое письмо, начинающееся словами: «При вас с вами не наговоришься вдоволь…», на листке бумаги выписка из статьи «Цель и реформа податной системы», начатое чтение для рабочих «Святы ли законы?», стихотворение «Когда придет то времечко, когда (приди желанное)?», [54] неоконченная (по случаю ареста) рукопись «Задачи рабочей боевой организации», объяснительная записка программы рабочих членов партии «Народной воли», выписка из прочитанных книг и журнальных статей, 2 листа бумаги со статьей, начинающейся словами: «Мужик скосил траву с луга…», №№ 2 и 3 «Листка Народной воли» по экземпляру; 1 экземпляр программы рабочих членов парши «Народной воли»; обертка от плана С.-П[етер]бурга и железисто-синеродистый калий для добывания берлинской лазури. В записной моей книжке находятся записи, которые не имеют никакого значения.

[4 марта].Котик [И. И. Гриневицкий. — Сост. ], или Михаил Иванович, и Михаил суть разные лица. На предъявленном мне трупе я узнал Котика, с которым познакомился месяца 1 1/2 — 2 тому назад. Он был членом народной группы, в которую я был приглашен в январе месяце текущего года. С Михаилом же я познакомился незадолго до 1 марта, виделся с ним всего два раза по делу о покушении на жизнь Государя Императора. По поводу организации революционного движения между рабочими поясняю следующее: рабочая организация, о которой я упоминал в своих предыдущих показаниях, преследовала следующие свои задачи: агитацию среди рабочих, редактирование «Рабочей газеты» и, наконец, охрану рабочих от лиц, стремящихся расстроить революционное движение, которых мы называем шпионами. В редактировании газеты я не участвовал и состава редакции не знаю, в агитационную группу я был приглашен членом в январе месяце. Цель агитационной группы была — руководить рабочее движение. Для большей системы и правильности каждый член группы ведал дело своего района, т. е. заводил связи по заводам, группировал рабочих в кружки и сводил кружки с учителями для пропаганды, читал лекции более определившимся рабочим по истории России, по истории движения социализма в России и в Западной Европе и, наконец, подготовлял рабочих к открытому восстанию, стараясь организовывать лучших рабочих в особые центральные группы, которые в горячую минуту могли бы встать во главе движения и поддержать его. Почти рядом с агитационной группой стоял террористический отдел, членами которого были или члены агитационной группы, как Котик, Желябов и я, или сознательные революционеры из среды рабочих, не входящие в агитационную группу, как Тимофей Михайлов. Состав же агитационной группы был несколько больше, — в него входили: Желябов, Котик, женщина, мне неизвестная, но которую я назвал в первом моем показании блондинкой, Инвалид и я. Покушение на жизнь Государя Императора не было задумано террористическим отделом рабочей организации, оно было только ей предложено, и притом в такой форме, что я был вправе заключить: 1) что мысль о покушении принадлежит Исполнительному комитету, 2) что самое исполнение вряд ли будет возложено на кого-либо из членов террористического отдела рабочей организации, потому что для этого требовалось революционное прошлое, поэтому давшие согласие на покушение должны были, по всей вероятности, охранять и помогать покушению, а в случае надобности защитить товарищей, и, наконец, 3) что покушение будет сделано кем-либо из видных деятелей-революционеров, т. е. членом Исполнительного комитета. При этом показании я должен еще прибавить о времени составления террористического отдела. В то время когда я был приглашен в агитационную группу, террористического отдела не существовало и надобности в нем, кажется, было не видно, потому что агитация шла успешно, и нападок на наше движение не было, особенно чувствительных. Террористическая группа образовалась тогда, когда пошли между нас и рабочих тревожные слухи об арестах рабочих-радикалов, образовалась, стало быть, в феврале месяце. Приглашение принять участие в покушении было сделано недели за две до 1 марта Андреем Желябовым, утвердительно на него отвечали Тимофей Михайлов и я, Котик же хотя и изъявил свое согласие, но на него мы не рассчитывали, тем более что агитационная группа могла значительно уменьшиться и, стало быть, и рабочее движение остановиться или пойти слабее, а в такое время, когда покушение должно было совершиться, нужно было больше усилий, чтобы удержать за собой все прежде сделанное и воспользоваться новым настроением умов. Так как я был более знаком с Михайловым как рабочим-радикалом, то мог думать, что он будет товарищем. Как и в прежних моих показаниях, я утверждаю, что о планах ничего не знал, а поэтому мог в то время только гадательно судить о способе действий. На последней уже неделе происходили собрания с целью ознакомления с предстоящим действием партии. Во вторник или среду собралась агитационная группа и обсуждала рабочие дела исключительно, но так как состав ее был неполный, то, не решая многих вопросов, перешли к ближайшему действию — к покушению. Михайлова на этом собрании, понятно, не было. После этого на конспиративной квартире велись обсуждения, что было, кажется, в среду, о метательных снарядах, разбирались две вышеупомянутые мною во втором показании системы снарядов под руководством техника. На обсуждении присутствовали я, Котик и Михайлов. Тут происходило все то, что написано в предыдущем моем показании. Еще могу прибавить ко 2-му моему показанию, что в субботу под руководством техника снаряд, не заряженный гремучим студнем, был испробован за городом в пустынном месте, где не было людей. На этой пробе были техник, Котик, я и Михайлов, который и кидал снаряд. Снаряд оказал надлежащее действие, ибо его от не особенно сильного удара о снежную дорогу разорвало.

В воскресенье, 1 марта, когда я пришел на конспиративную квартиру за снарядами, я видел Котика и Михайлова, а также, кажется, и техника. Имели ли вышепоименованные лица снаряды, были ли таковые снаряды на конспиративной квартире, я ничего сказать не могу, потому что не помню, как не помню и того, кто уходил или приходил в то время, когда я там был, и кто ушел раньше. Я уже видел тот самый снаряд, который я получил. Я взял его с дивана. На предъявленный мне вопрос, где именно помещалась конспиративная квартира и не помещалась ли она на Тележной улице, отвечаю, что действительно она помещалась на Тележной улице, номера дома и квартиры не знаю, он был вторым или третьим от угла. Сколько комнат в этой квартире, я не знаю, я знаю только две из них, в которых и был раза два. Бывая в квартире по Тележной улице, я из предметов, обративших мое внимание, видел только те, которые назвал во втором моем показании. Точно времени, когда я познакомился с Тимофеем Михайловым, я определить не могу, но приблизительно за месяц, но где и при каких обстоятельствах, не помню, квартиры его не знал, но он бывал у меня раза три. Большею частью я встречался с ним на свиданиях для того, чтобы принять те связи, которые он заводил среди рабочих, но связей этих я принять не мог по очень многим причинам, частью потому, что не имел времени. По поводу боевой дружины, членом которой состоял я, и которая была сформирована Желябовым, я заявляю: цель боевой дружины я представлял себе одну — охрану рабочего дела от шпионов, как чисто специальную. Другие цели вносить в условия нашей организации не представлялось необходимым и даже отчасти невозможным. Рабочая боевая организация не могла, напр[имер], убить Мезенцова или кого-либо из должностных лиц, как не вредящих нашему делу прямо, она не могла и не должна была по своим условиям раскидываться, а должна была сохранять известную систему. Затем выбор лиц, подлежащих мщению организации, не должен был выходить за пределы, определенные целью, — охрана движения от шпионов, — по крайней мере, организация не могла самостоятельно наметить такое лицо, потому что могла, по незнанию всех условий революционного движения, повредить ему, т. е. движению. Скажу даже больше — она не имела права на деятельность, выходящую за пределы ее специальности. Служила ли рабочая организация контингентом для выбора некоторых ее членов, по крайней мере, на другие цели, как, напр[имер], на покушение 1 марта, я ответить утвердительно не могу. «Для выработки характеров», для помощи, поддержки вспомогательный комитет, по моему мнению, через одного из своих членов мог обратиться в организацию с таким запросом и, стало быть, вызвать «добровольцев», — одно это название указывает на то, что добровольцы из рабочей организации призываются для дела, которое в их цель не входит, таково было дело 1 марта 1881 г. Отобранный у меня нож или кинжал и револьвер я носил для самозащиты на случай обыска или нападения на меня, нож я получил незадолго до покушения и, кажется, от Желябова, что, впрочем, хорошо не помню. Предъявленный мне сейчас человек есть тот самый Тимофей Михайлов, о котором я говорил выше. Квартиры тех рабочих, у которых я агитировал, я назвать не желаю.

[5 марта].Предъявленную мне сейчас женщину, которую вы называете Гесей Гельфман, я видел на прошлой неделе мимоходом в конспиративной квартире на Тележной улице, но как ее фамилия или кличка, я не знал, потому что прежде с ней никогда не встречался, и это не та брюнетка, о которой я говорил в первом моем показании. Назвать известных мне рабочих, с которыми я встречался при пропаганде, я не желаю. Во дворце принца Лихтенбергского я никогда не жил. С Халтуриным я незнаком, и где он находится, мне не известно. О денежных средствах партии я точных сведений не имею, последние два месяца я жил на средства из фонда партии, которые получал от Желябова, в размере не более 30 р. в месяц. До перехода в нелегальное положение я получал от конторы «г. Громов и Кo» по 30 р. в месяц, у которого отец мой служит на заводе в Олонецкой губернии. Кажется, за неделю до перехода моего в нелегальное положение партия нуждалась в денежных средствах, и Желябов спросил меня, не могу ли я достать денег; ввиду этого я написал письмо к кассиру Громова с просьбой выдать мне содержание за три месяца вперед, указывая, что деньги эти нужны для поездки на практические занятия. Деньги были мне выданы, и я отдал Желябову рублей около 50-ти.

[6 марта].Я признаю себя виновным в взрыве, произведенном 1 марта с. г. на набережной Екатерининского канала, но мне представляется, что от моего взрыва никто из частных лиц не пострадал. Кто производил второй взрыв, я не знаю; я никого на набережной не видел, но в Малом Котике, которого я видел уже мертвым, признаю я того человека, которого я встречал в конспиративной квартире, в доме № 5 по Тележной улице, но не знаю, получил ли и он снаряд из этой квартиры. Человек, которого я знал под именем Захара и которого, как мне здесь уже сказали, зовут Желябовым, пригласил меня принять участие в покушении 1 марта, на что я согласился. Утром 1 марта я был на конспиративной квартире, где находились кроме меня человека два или три. В этой квартире были, кажется, Михайлов и Котик. Я вошел в эту квартиру через кухню, и в гостиной на диване лежал динамитный снаряд, завернутый в белый платок. Кто-то указал мне на этот снаряд, я взял его и пошел в кондитерскую Андреева на Невском проспекте для свидания с каким-то человеком, которого называли Михаилом и который должен был быть мне товарищем по взрыву. Этот Михаил не Котик, а выше последнего ростом. Кто он, я не знаю. Я пошел один на набережную Екатерининского канала и бросил снаряд, должно быть, вслед за каретой Государя Императора. Гесю Гельфман, жившую в конспиративной квартире, я не знаю и видел ее только раз, мельком, в этой квартире. Кто принимал участие в приготовительных работах, изготовлении зарядов и т. д., не знаю.