<…> Принимая во внимание:

во-первых,что действия наши, отданные царским указом на рассмотрение Особого присутствия Сената, направлены исключительно против правительства и лишь ему одному в ущерб; что правительство, как сторона пострадавшая, должно быть признано заинтересованной в этом деле стороной и не может быть судьей в своем собственном деле; что Особое присутствие, как состоящее из правительственных чиновников, обязано действовать в интересах своего правительства, руководясь при этом не указаниями совести, а правительственными распоряжениями, произвольно именуемыми законами, — дело наше неподсудно Особому присутствию Сената;

во-вторых,действия наши должны быть рассматриваемы как одно из проявлений той открытой, всеми признанной борьбы, которую русская социально-революционная партия много лет ведет за права народа и права человека против русского правительства, насильственно завладевшего властью и насильственно удерживающего ее в своих руках по сей день;

единственным судьею в деле этой борьбы между социально-революционной партией и правительством может быть лишь, весь русский народ чрез непосредственное голосование или, что ближе, в лице своих законных представителей в Учредительном собрании, правильно избранном;

и в-третьих,так как эта форма суда (Учредительное собрание) в отношении нас лично неосуществима; так как суд присяжных в значительной степени представляет собою общественную совесть и не связан в действиях своих присягой на верную службу одной из заинтересованных в деле сторон;

на основаниях вышеизложенных я заявляю о неподсудности нашего дела Особому присутствиюПравительствующего Сената и требую суда присяжныхв глубокой уверенности, что суд общественной совести не только вынесет нам оправдательный приговор, как Вере Засулич, но и выразит нам признательность отечества за деятельность особенно полезную.

1881 г. 25 марта Андрей Желябов.

Петропавловск, крепость.

Печатается по: 1 марта 1881 года, с. 278–284.

[11 марта]. Зовут меня— Софья Львовна Перовская. От роду имею— 27, вероисповедания— православного. Происхождение и народность— из дворян, русская. Звание— дочь действительного статского советника, не замужем. Место рождения и место постоянного жительства— родилась в Петербурге, где и проживала почти безвыездно с конца ноября 1879 г. Занятие— революционная деятельность. Средства к жизни— частью из фонда партии, частью работаю по переводам и переписке. Семейное положение— имею двух братьев, живущих в Крыму, и сестру, находящуюся замужем за доктором Загорским, который, кажется, служит в Саратовской губ. Экономич. полож. родителей— отец Лев Николаевич служит в совете при министерстве внутренних дел, мать моя Варвара Степановна живет в Крыму. Место воспитания и на чей счет воспитывался— воспитание получила домашнее на счет родителей. Причина неокончания курса в случае выхода из завед. с указан, самого завед. — (в этой графе прочерк. — Сост.). Были ли за границей, где и когда именно— за границей была только в детстве в 1865 г. Привлекался ли ранее к дознаниям, каким и чем они окончены— привлекалась к процессу о 193 лицах, была оправдана, после суда высылалась административно в Олонецкую губ., но по пути скрылась со станции Волхово или Чудово Николаевской железной дороги. На предложенные мне вопросы отвечаю:

Участие мое в покушении 1. марта на жизнь Государя выразилось в следующем: окончательное решение, действовать 1 марта, было принято 28 февраля вечером; в этом решении участвовала и я. Затем 1 марта утром я отнесла на Тележную улицу, д. № 5, часть метательных снарядов, предназначенных для действия, именно два. На самом месте действия я выслеживала, куда направится Государь из манежа, для этого я находилась на Большой Итальянской улице и на Михайловской площади. Увидя, что Государь направился в Михайловский дворец, я пошла по Михайловской улице, где и подала знак, означавший, что личности со снарядами должны направиться на Екатерининский канал, как было заранее условлено; знак заключался в том, что я должна была вынуть носовой платок при встрече, не говоря ни слова. Подав знак, я направилась по Невскому, через Казанский мост, на противоположную сторону Екатерининского канала, где и была во время обоих взрывов, и вскоре после них удалилась оттуда. О том, что Государь из Михайловского дворца направится по Екатерининскому каналу, знала я по целому ряду наблюдений за ним, которые я производила в течение последних месяцев. По Михайловской улице встретилась я с несколькими лицами, в числе которых находился Рысаков, других же лиц, кроме Рысакова, а также число их указывать я не желаю. В Тележной улице своих снарядов не было, но они были принесены туда утром 1 марта мною и другими лицами, назвать которых я не желаю, а также не желаю показывать, откуда они были принесены. 1 марта утром на Тележной улице было несколько человек, некоторые из которых получили снаряды, в числе последних был Рысаков, других же назвать не желаю. О назначении квартиры по Тележной улице говорить не желаю, хозяевами же там были застрелившийся при обыске человек и Геся Гельфман. Фамилию того человека назвать не желаю. Дав сигнал, я направилась к Екатерининскому каналу, чтобы присутствовать при факте и удостовериться в его последствиях, снаряда же не имела с собою, так как на этот день для меня их недостало. По Екатерининскому каналу должны были действовать несколько лиц, но сколько, я не желаю показывать, действия их должны были заключаться в бросании снарядов. По поводу предъявленной мне фотографической карточки я не могу ничего сказать (предъявлялась карточка носившего якобы кличку Котика, как мне это было сказано при допросе). О подкопе по Малой Садовой улице мне было известно, что он приготовлялся для покушения на покойного Государя, и если бы он проехал 1 марта по Садовой, то, по всей вероятности, действие состоялось бы. Я не желаю определять, с какого момента знала я о подкопе по М. Садовой, и вообще по поводу этого подкопа отказываюсь давать какие-либо показания, хотя вообще, как член партии и агент Исполнительного комитета, я знала о всем совершавшемся в партии в этой отрасли деятельности и о предположениях; сама я в лавке Кобозева по М. Садовой не бывала. На вопрос, с какого момента возникла в партии мысль о действиях метательными снарядами, я отвечать не желаю. Я признаю, что на моей квартире, где проживал и Желябов, был в жестянках динамит, но не желаю объяснять, куда он девался и в каком отношении он находился к лавке Кобозева. По поводу знакомства моего с Кобозевыми и другими лицами я объяснений давать не желаю. С Рысаковым я познакомилась эту зиму; при каких обстоятельствах, показывать не желаю.

Относительно мотивов, под влиянием которых партия и я, как член партии, начали террористическую деятельность, пояснить могу следующее. Стремясь к поднятию экономического благосостояния народа и уровня его нравственного и умственного развития, мы видели первый шаг к этому в пробуждении в среде народа общественной жизни и сознания своих гражданских прав. Ради этого мы стали селиться в народе для пропаганды, для побуждения его умственного сознания. На это правительство ответило страшными репрессиями и рядом мер, делавшими почти невозможной деятельность в народе. Таким образом, правительство само заставило партию обратить преимущественное внимание на наши политические формы как на главное препятствие народного развития. Партия, придерживаясь социалистического учения, долго колебалась перейти к политической борьбе, и первые шаги по этому пути встречали сильное порицание со стороны большинства партии, как отступление от социализма. Но ряд виселиц и других мер, показывавший необходимость сильного отпора правительству, заставил партию перейти решительно на путь борьбы с правительством, при которой террористические факты являлись одним из важных средств. Упорство же в посягательствах на жизнь покойного Государя вызывалось и поддерживалось убеждением, что он коренным образом никогда не изменит своей политики, а будут только колебания: одной ли виселицей больше или меньше, народ же и общество будут оставаться в прежнем вполне бесправном положении. Точно определить время зарождения мысли о цареубийстве нет возможности, во время соловьевского покушения единой всероссийской организации, строго говоря, не существовало, и мысль о покушении самостоятельно существовала в нескольких отдельных группах, но не у всех революционных деятелей. Начиная с осени 1879 года отдельные организации сплотились в одну общую, и мысль о покушении на покойного Государя была принята всей партией. На Липецком съезде я не была, впоследствии знала о том, что он был, но сведений о нем никаких сообщить не могу. Под влиянием принятого нами решения осенью 1879 года я и поехала в Москву, где под именем Марины Семеновны, жены Сухорукова, принимала участие в покупке дома за Рогожской заставой, затем жила там все время ведения подкопа под полотно железной дороги, вплоть до 19 ноября, вышла из дому после взрыва, около 10 часов вечера. В момент взрыва я находилась в доме на случай, если бы пришла полиция, то принять ее и отвлечь ее (внимание) [56] подозрение. В этот момент я находилась в самом доме, а другое лицо — в сарае для смыкания батареи, назвать же это лицо я не желаю.

В 1869 году осенью я вместе с родителями приехала в Петербург, где поступила на женские курсы при 5-й мужской гимназии. В 1870 г. осенью, по семейным обстоятельствам, я оставила родительский дом и начала жить самостоятельно, готовилась в народные учительницы, желая способствовать развитию народа. В 1872 г. я держала в Петербурге экзамен на народную учительницу; несмотря на то что экзамен я выдержала, мне все же, не объяснив причин, не выдали диплома. Тогда на зиму я отправилась в Тверскую губ., в Корчевской уезд, село Едимоново, прожила там всю зиму с 72 на 73 г. в качестве помощницы учительницы при народной школе. В 73 г. весною выдержала экзамен в Твери и тут получила диплом. На лето вернулась в Петербург и с осени начала тут занятия с рабочими. 5 же января 1874 г. меня арестовали; летом я была выпущена на поруки и уехала к матери, в Крым. Потеряв возможность быть дальше народной учительницей, я начала изучать фельдшерство. В 1874 г. поступила в симферопольскую земскую больницу, где я служила вплоть до вызова на суд в 1877 году в августе месяце. Судом я была оправдана, и в мае 1878 г. уехала опять к матери, где была арестована в августе для административной высылки в Олонецкую губ. С дороги я скрылась и с тех пор жила нелегальной. К революционному движению я примкнула с 1872 года. Под какими фамилиями я жила с 19 ноября 1879 года до присвоения себе имени Войновой, сказать не желаю. Войновой же я стала именоваться, кажется, с июня месяца 1880 г., паспорт этот подложный. В доме № 18 по 1-й роте я поселилась с июля месяца 1880 г.; сначала со мной жила одна моя знакомая, имени которой я называть не желаю, жила же она под фамилией Сапович. В сентябре эта моя знакомая уехала от меня, и переселился ко мне на квартиру Желябов. Где теперь находится называвшаяся Сапович, показывать я не желаю. За все время жительства моего в доме № 18 по 1-й роте я шить воротничков никому не давала, и никакая швея ко мне не должна была приходить. Фамилия Чемодановой мне знакома, она жена Синегуба, осужденного по «процессу 193-х» на каторгу, во время суда мы с нею жили вместе, после суда она добровольно последовала за мужем в Сибирь, имя и отчество ее — Лариса Васильевна. С тех пор я ее не видала. В 1876 г. я как-то видала ее сестру, имени ее точно не помню. На бывшем в этом году студенческом бале я не была. Из числа предъявленных мне карточек мне знакомы: Рысаков; Гесю Гельфман, Семена, Кота, и Александра Михайлова, и того, которого мне при допросе назвали Тетеркой, я, кажется, где-то видала. Под Семеном я называю того, которого мне назвали Баранниковым, а под Котом — Колодкевича. Где и при каких обстоятельствах, я объяснять не желаю. Того, которого вы называете Тимофеем Михайловым и карточка которого мне сем предъявляется, я не знаю. Об участии Семена в Московском предприятии [57] и под каким именем он жил — я показывать не желаю. Все отобранное у меня вчера при задержании принадлежит мне, но разъяснять значение разных заметок, найденных в моих бумагах и записной книжке, я не желаю. По поводу чертежей, найденных в моей книжке, могу только сказать, что это чертеж квартир, но каких, разъяснить не желаю.

[13 марта].Относительно квартиры по Троицкому пер., д. № 27 (рота), где проживало лицо, под именем Николаева, я разъяснений (желать) давать не желаю. По поводу вопроса, предложенного мне о плане, сделанном карандашом на обороте конверта, я признаю, что план этот нарисован мною в воскресенье 1 марта утром, на квартире по Тележной улице, д. № 5. План этот рисовала я для того, чтобы пояснить лицам, шедшим со снарядами, где они должны были находиться. Относительно же более подробных разъяснений этого плана, то я отказываюсь их давать, а также и относительно кружков, находящихся на этом плане. Привезя на конспиративную квартиру снаряды, я пояснила, что их меньше предполагавшегося количества, т. к. не успели приготовить всех, по короткости времени, потому что окончательное решение действовать 1 марта было принято в субботу вечером; по каким именно причинам, я отвечать не желаю, т. к. эта поспешность имела весьма много причин, разъяснять которые я не желаю. Я в продолжение нескольких месяцев занималась слежением за покойным Государем, но как и с кем происходило это слежение, разъяснять не желаю. По поводу шифрованной записки, найденной у меня и якобы дешифрированной и прочтенной мне сейчас, я никаких объяснений давать не желаю.