175 Показательно, что американский историк Роман Шпорлюк вынес имя

Фридриха Листа в заглавие своей известной книги о теоретической и поли-

тической конкуренции марксистской и националистической доктрин. См.:

Szporluk R. Communism and Nationalism: Karl Marx vs. Friedrich List. Oxford,

1991.

Кардинальное различие между виттевской и черносотенной интерпретациями концепции Листа состояло в оценке капитализма и его роли для России. Витте не исключал Россию из капиталистического контекста и видел в ускоренной капитализации будущее страны, протекционизм же он рассматривал как орудие защиты слабого российского капитализма от более сильных и развитых экономик западных держав. Исходившие из антикапиталистической презумпции черносотенцы отождествляли капиталистическую субстанцию с враждебным России и внутренне разлагающимся в результате влияния капитализма Западом. Таким образом, протекционизм (и более широко — доктрину Листа) они перетолковывали в антикапиталистическом духе, как средство защиты некапиталистической России от капиталистического Запада. По иронии истории, идеи Листа в значительной мере были воплощены в жизнь советской экономической практикой в 30—60-е гг.

Венцом ряда поразительных сходств между правой идеологией и практикой страны победившего социализма выглядит отношение к государству. Черносотенцы отводили самодержавному государству роль главного экономического агента и социального регулятора. В более широком плане они вообще разделяли характерную значительной части русской общественной мысли веру во всесилие государства. И это вера была исторически обоснована: в России государство всегда значило несравненно больше и играло значительно большую роль, чем в западных странах. Более того, сама русская ментальностьтематизи-рована властью — не важно, в позитивном или негативном ключе, и этатематизированность составляет русский этнический архетип.

По сравнению с предшествующими правыми консерваторами и националистами «черная сотня» выделялась гипертрофией роли государства: «Ни один из представителей охранительного направления в XIX в. не предлагал такого широкого государственного вмешательства, как черносотенцы в начале XX в.»176. Дологического завершения, находящегося на грани абсурда и даже перешедшего эту грань, идея ведущей роли государства и его всепроникающего влияния была доведена большевиками после их прихода к власти.

Степанове. Указ. соч. С. 19.

Параллели между «черной сотней» и большевиками проводятся вовсе не с целью доказательства существования взаимных идеологических влияний крайне левых и крайне правых политических сил в имперской России. Чего не было, того не было. Дело скорее в том, что в сформированной российской действительностью структурной матрице отечественного радикализма, — не важно, правого или левого, — были важные совпадающие элементы.

Помимо отмеченных выше, одним из таких элементов можно считать социальный популизм самого радикального свойства. Хотя черносотенное движение манифестировало себя как оплот законности, порядка и главную опору статус-кво, его главная цель состояла в мобилизации массовой политической поддержки в поддержку консервативных ценностей. Однако социальные низы, к которым апеллировали черносотенцы, были настроены весьма решительно. За оболочкой консервативных ценностей — преданностью престолу и православию — скрывался радикальный и, в каком-то смысле, даже революционный заряд. «Как бы ни были опутаны царистскими иллюзиями рядовые члены правых организаций, они не отказались от радикальных требований, прикрытых верноподданнической терминологией»177.

Таким образом, радикальный популизм был изначально встроен в черносотенный дискурс, и со временем его накал лишь увеличивался. По мере радикализации российского общественно-политического контекста происходила неизбежная радикализация населения, и черносотенцам приходилось забирать все круче по части социальных требований с тем, чтобы успешно конкурировать со своими радикальными оппонентами слева. В результате «черная сотня» оказалась в плену нарастающего и непреодолимого противоречия между антикапиталистическим зарядом своей внешне архаичной программы и радикально настроенными низами, с одной стороны, и преданностью исторически отжившим государственным институтам, формам и социально-экономическим структурам, против которых объективно канализировалась энергия социального и этнического протеста — с другой. «Черносотенная идеология... делала ставку на широкие социальные слои, возбуждаемые шовинистическими и демагогическими лозунгами. В новых условиях это был единственно возможный, но чрезвычайно скользкий путь. Ведь одной рукой черносотенцы поддерживали частную собственность, а другой посягали на имущество части правящей элиты. Поле маневра здесь было ограничено. Принести в жертву помещиков и буржуазию иной национальности означало совершить классовое предательство, чреватое непредсказуемыми последствиями. Проявить классовую солидарность значило оттолкнуть очень многих из вставших под черносотенные знамена»178.

Так или иначе, демагогия «черной сотни» провоцировала социальные практики, подрывавшие статус-кво. Особенно важно, что это происходило в деревне, которую черносотенцы считали своей главной опорой, оплотом самодержавной монархии и противопоставляли потенциально революционному городу как воплощение консерватизма и стабильности. «Полицейские власти начали приходить к выводу, что крестьянские отделы Союза русского народа представляют собой не опору порядка, а скорее потенциальную опасность, и что главари черной сотни, пожалуй, не смогут обуздать процесс, который они сами вызвали безудержной демагогией и погоней за популярностью среди крестьянства»179. Вот как сформулировал это опасение весьма осведомленный наблюдатель, начальник Саратовского жандармского управления: «...в случае каких-либо вообще беспорядков, — Союз русского народа не может почитаться вполне надежной организацией, ибо, возможно, будет агитировать против помещиков»180.

Итак, вопреки своим манифестациям «черная сотня» оказалась вовсе не консервативной, а радикальной, субверсивной и даже потенциально революционной силой. Ее радикализм проявлялся в беззастенчивой социальной и национальной демагогии и вдохновленных ею социальных и политических практиках; в далеком от консервативной респектабельности (пара)экстремистском политическом стиле; радикальное антикапиталистическое содержание скрывалось за оболочкой архаичной утопии славянофильского толка; радикальные настроения постоянно просачивались в идеологию и лозунги черносотенцев снизу, от поддерживавших их социальных низов.