Борьба началась с уничтожения мемориального музея в Гендриковом переулке, ибо «поэт имел к тому малое отношение». Письма писались и Суслову, и Брежневу, и просто в ЦК КПСС.

Брежнева, например, Людмила Владимировна пугала так (письмо от 16.12.71):

«Здесь будет паломничество для охотников до пикант- ньгх деталей обывателя. Волна обывательщины захлестнет мутной волной неопытные группы молодежи, создаст возможность для «леваков» и космополитов организовывать здесь книжные и другие выставки, выступления, доклады, юбилеи и т. п. Крученых, Кирсановых, Бурлюков, Катанянов, Бриков, Паперных и проч., а может быть, еще хуже — разных Синявских, Кузнецовых, духовных власовцев, Дубчеков, словом, предателей отечественного и зарубежного происхождения».

Партия, возглавляемая Людмилой Владимировной, победила, и в результате в 1967 году появилось «Совершенно секретное» (?!) постановление ЦК КПСС «О Музее В.В.Маяковского», после чего домик в Гендриковом переулке заколотили.

С тех пор прошли годы. Музей Маяковского на Лубянке открыт, и в нем нет ни одной нормальной фотографии Л.Брик. Домик в Гендриковом заколочен, он медленно, но неуклонно разрушается. В нем законсервированы мемориальные вещи, характеризующие быт трех людей, которые там жили. Сотрудники заколоченного музея любовно берегут находящиеся там запакованные экспонаты. Но открыть экспозицию и пустить туда посетителей им категорически запрещено.

Борьба, которая шла вокруг Маяковского при его жизни, не прекращается и по сей день. И прекратится ли?

Дилетант, как пишет толковый словарь, — это «человек, занимающийся наукой или искусством без специальной подготовки». Таким талантливым дилетантом была Лиля Юрьевна.

В Мюнхене она образования не закончила — тяжело заболел отец, и ей пришлось вернуться в Москву. А в 1938 году она поставила у себя в комнате станок, завезла светло-голубую глину и начала лепить. Сначала это была голова Маяковского. Первая работа была не очень удачна, однако голову поставили в его музее. Вслед за ней она сделала еще несколько портретов, как бы семейную галерею — Брик, Евгения Гавриловна, Катанян. Наиболее интересным получился ее автопортрет, она отлила два экземпляра в бронзе, в этом ей содействовал Натан Альтман. Одна голова стояла у нее дома, вторую она подарила Эльзе, и та находилась в ее парижской квартире. Когда немцы оккупировали город, рни пришли к Арагону с обыском, все разгромили, перевернули вверх дном, скульптура упала на кровать, но уцелела. Теперь она в Музее Арагона — Триоле в Сен-Арну. Мне кажется наиболее удачной голова Осипа Брика.

В ЛЮ всегда удивительным образом сочетались известная буржуазность и социалистические взгляды. Она не чуралась ни того, ни другого. Футуризм ей импонировал новаторством, интересным искусством и яркими людьми. Это был тот авангард, окрашенный в красный цвет революции, который подарил миру достаточное количество несбывшихся иллюзий, но которые она принимала, ибо прозрение наступило позднее, когда оно обернулось царством ненависти и репрессий.

В юности сильно увлекалась «Что делать?» Чернышевского. Этот роман очень любили и Маяковский, и Брик, жизнь ее героев в известной степени напоминала их отношения. ЛЮ всячески всем его рекомендовала, и тот, кто его прочитывал, очень недоумевал. Сохранилась магнитофонная запись ее разговора с художником Михаилом Кулаковым:

«— Лиля Юрьевна, «Что делать?» вам нравилось с художественной стороны или… вот…

Я не отделяю этого. Все говорят, что это художественно плохо написано, а я так не считаю. Это достаточно хорошо написано, чтобы читать с восторгом. Во всяком случае, мне это ближе, чем Тургенев.

А Рахметов? Как вы к нему относились тогда?

Я к нему вообще хорошо отношусь, он мне нравится. Прочтите этот роман сейчас. Интересно. Не слишком придирайтесь к тому, как это написано. И вообще надо держать в уме, что все это написано в тюрьме. Что он никогда не жаловался, ни в чем не покривил душой. Что его боготворила молодежь, чуть не на коленях читала его вслух. И на студенческих вечеринках пели: «Выпьем мы за того, кто «Что делать?» писал, за героев его, за его идеал».

У Ольги Сократовны есть воспоминания, где она предстает очень легкомысленной особой по отношению к Чернышевскому.

Он же всю жизнь сидел в тюрьме. Ясно, что она с кем-то жила. Она была самостоятельна, он ей давал эту свободу, он ее очень любил.

Она вспоминает, как он сидит, пишет, а она в нише, где-то там в алькове с кем-то…

Целовались? Делов-то!

Да нет, не целовались…

Жили? Может, и жили. Это ничего не значит. Это не значит, что она его не любила. Нет, это сложно, так нельзя — по какому-то воспоминанию… Ну целовались, ну и что? (Прекращает разговор, который ей неприятен.)

ЛЮ, вы читали роман Набокова… этот…

Знаю, знаю. Это где он о Чернышевском плохо пишет? Я за это Набокова терпеть не могу. Читала и эту идиотскую гимназическую дребедень «Лолиту», что это за эротика? Ну, любит он эту маленькую девочку, ну, нравится ему ее щупать… Дело какое».

Вообще в ней все было неоднозначно. И ее образ никак не укладывался ни в какие конструкции. Ратовала за «Моссельпром»? Да, но с удовольствием покупала и там, и у богатых нэпманов. С восторгом относилась к рекламе «Резинотреста», но предпочитала носить обувь от Bally. Радовалась, что открываются новые парфюмерные магазины ТэЖэ, но душилась парижскими «Джикки» (а позднее «Бандит») от Герлена с интригующим и дерзким ароматом.

Одно не мешало другому — так же, как авангард и традиционное искусство. Она не была прямолинейна. «Окна РОСТА» и — Третьяковская галерея. Коллажи Варвары Степановой и — Эль Греко. Томик Маяковского переплетался ею в шевро с золотым тиснением, и она же восторгалась книгой, отпечатанной по бедности на клочках обоев. Критерий был один — талант. Она даже закрывала глаза на некоторые неблаговидные поступки — для нее поведение талантливого человека было на втором месте. Правда, если это не касалось важных для нее идей. Так, она с неприязнью относилась к Бунину из-за его вранья про Маяковского; терпеть не могла Набокова из- за того, что он замахнулся на нимб Чернышевского.