В 1953 году уже вспыхнули зарницы неприятностей, которые будут терзать балерину годы. Годы! Вот ее рассказ по возвращении из Индии в 1953 году: «Из Рима в Дели лететь несколько часов, а вечером там сразу концерт. Я села на переднее место, а наш хмырь-стукач стал меня сгонять, чтобы сесть самому. «Нет, я не сойду, я классическая танцовщица, мне нужно вытянуть ноги, иначе они затекут. Мне же вечером танцевать!» — «Я тебе покажу, какая ты классическая танцовщица», — пообещал он мне».

И слово сдержал. Обо всех «невыездных» безобразиях, обидах и несправедливостях с гневом и болью написано самой Плисецкой в ее книге. Но расскажем, как все же восторжествовала справедливость, поскольку не последнюю роль здесь сыграла Лиля Юрьевна.

Итак, Плисецкая «невыездная», меченная клеймом КГБ. Весь театр ездит по миру, а его прима сидит дома и смотрит в окно на очередь в Мосторг. Каких только попыток не предпринимала Майя, но вырваться из клетки не могла. Лиля Юрьевна, сочувствуя и расстраиваясь, решила, что Майе надо написать письмо Хрущеву и передать его через Арагона, который был в это время в Москве. «Писать нужно на самый верх. Однажды мне помогло письмо Сталину о Маяковском. Теперь Плисецкая должна написать Хрущеву, только ему!» — настаивала она.

Она заставила Арагона, Эльзу, Василия Абгаровича, Щедрина и Майю написать письмо от имени Плисецкой — про издевательства и несправедливости. Но встреча с Хрущевым, увы, на сей раз не состоялась.

Раздосадованная Л Ю не унималась. За спиной у Майи они с Василием Абгаровичем решили послать Щедрина на прием к Шелепину — тогдашнему главе КГБ. Всеми немыслимыми способами узнала Лиля Юрьевна номер телефона, и из ее квартиры Щедрин позвонил. Но говорил он ненастойчиво, и его согласился принять лишь заместитель.

«Никаких замов! Только к первому!» — жестко сказала ЛЮ, и все вспомнили слова Маяковского: «Лиля всегда права». Она была недовольна, что столько трудов потратила на добывание телефона, а Щедрин говорил робко (да ведь молодой был!), и настаивала на вторичном звонке. «Никаких замов, только к первому!»

Во второй раз «там» попросили телефон Щедрина, чтобы ему можно было отзвонить из приемной. В штаб-квар- тире Лили Юрьевны думали, что в очередной раз отфутболили. Но не зря она настаивала, дело поручили заместителю Шелепина, генералу КГБ Питовранову. Именно он передал письмо Плисецкой Хрущеву и устроил встречу ее с Шелепиным. Ей сказали, что Хрущев ей поверил и «оснований не доверять ей нет». Оковы пали.

И Америка, а затем и весь мир увидели Плисецкую. И Лиля Юрьевна радовалась, кажется, не меньше, чем Майя и Щедрин…

Больше всех балерин на свете ЛЮ любила Плисецкую, а больше всех ее балетов, как она уже говорила, «Лебединое» и «Кармен-сюиту». Последний, как известно, был ультрановаторским, на премьере зал раскололся, и Лиля Юрьевна, конечно, была среди тех, кто аплодировал, а не шикал.

А министр культуры Фурцева возмутилась от всей души: «В кого вы превратили национальную героиню испанского народа?!» «Тут все поняли, что она не читала Мериме и спутала эту путанку с Долорес Ибаррури», — засмеялась Майя, но вообще ей было не до смеха: следующий спектакль вдруг запретили. Она заметалась: в чем дело? Оказалось, что 22 апреля — день рождения Ленина, а табачницы в таверне сидят, широко расставив ноги, срам один! «Боже мой, какая дура эта Фурцева! Что же придумать? — заволновалась ЛЮ. — Может быть, позвонить в ЦК? Что за причина — ноги врозь? Уже и этого нельзя?»

В этот вечер посадили табачниц нога на ногу — комар носу не подточит! — и спектакль состоялся. Но вообще балет оставили в репертуаре только после угрозы Плисецкой покинуть сцену, если его запретят. Ибо это ее кредо — «Кармен» для нее — исповедальня. В искусстве мы знаем такие высокие примеры — «Памятник» Пушкина, Шестую симфонию Чайковского, «Автопортрет с красными лилиями» Натальи Гончаровой, «Отказываюсь быть. В Бедламе нелюдей…» Цветаевой.

В начале шестидесятых ЛЮ посоветовала Родиону Щедрину, тогда еще начинающему композитору, написать оперу, действие которой происходит… в колхозе! «Надо же делать что-то новое!»

Щедрин сочинил музыку, интонационный мир которой воспроизводил жанр частушки. Поставленный в Большом театре, где привыкли к королям и куртизанкам, спектакль успеха не имел. Это обескуражило всех, но не Лилю Юрьевну. «Вспомните «Кармен» или «Ревизора», — сказала она Щедрину. — Все они на премьерах проваливались. Так же, как «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича. Слушатели еще не доросли до вашей музыки». Она оказалась права. Оперу «Не только любовь» ставят и в России, и в других странах, выпускают диски, а выдающиеся певцы и музыканты исполняют музыку и сегодня.

С Щедриным ЛЮ часто разговаривала о музыке, она ходила с ним на концерты классики, слушала ее внимательно, как стихи, а не между прочим. Терпеть не могла, когда во время игры разговаривали. Шостакович, Стравинский, Вайнберг, Щедрин, очень любила Таривердиева. Не пропускала выдающихся исполнителей — Микельанджело, Рихтера, Шварцкопф… Очень любила «Болеро» и «Ля вальс» Равеля. Часами могла слушать Моцарта. В опере были пристрастия — «Пиковая дама», но только в постановке Мейерхольда, и «Леди Макбет» Шостаковича. Луиджи Нонно прислал ей запись своей оперы, и она внимательно прослушала ее от начала до конца на проигрывателе. Потом Нонно прислал ей сонату, посвященную ей, но на нотной бумаге, и она досадовала, что не может ее послушать.