Так дружно, почитай, всё Поле прошли, да притомились и сели чего потрескать. Сидим себе, трескаем. Сова, понятно, с короба слезла, а Белка бочком-бочком и уже сидит наверху.

Я решил характер проявить.

– Эта… - говорю, - Астролябия. А ну, слазь немедля. Это ж тебе не пень какой, а тачанка!

А Белка охнула:

– Батюшки-светы!!!

Тут мы шум и услышали. До того, видать, не слыхали - потому как за ушами трещало. А шум страшный такой, нехороший, и ещё лязгает.

Хорь у нас всего повидал:

– Трактор!
– зловеще так шепчет.
– Во-от такенный!

Я говорю:

– Озимые, - говорю.
– Теперь нам хана!

А отовсюду уже всякий сброд набежал: и мыши, и суслики, и ежи даже, и ещё не поймёшь кто. Шум уже отовсюду идёт, паника назревает в рядах. У них, видать, одна надежда - на наше ружьё.

– Благодетели!
– это Крот кричит.
– Век в темноте жили, но была в нас вера всегда! А?!

И все хором подтягивают.

А Сова влезла на короб и говорит:

– Хватит! Всё терпели, а нынче - хватит!

И понесло её по кочкам про волю, права и Лося - ирода. Нам с Хорём кричит - разворачивай! Развернули куда-то, а за тачанкой уж все пошли. Я кричу:

– Запевай, что ли!

И запели мы почему-то «калинку-малинку», но так мрачно и решительно, что аж вскипал гнев. А шум уже в двух шагах. Мы прям на него прём. Закрыли глаза: а-а-а! и кубарем полетели куда-то в овраг…

Когда я всё-таки глаз открыл: темно, тихо. Рядом Хорь возится, а Сову ружьём придавило.

– Ура… - кто-то из кустов пискнул.

Все кругом зашевелились, и давай «победа!» кричать, «ура!» тоже. Главное - ночь стоит, саранча стрекочет: так в овраге и лежали, вояки…

IV

Дальше Болото было. Как раз за оврагами. Так себе место тоже. Невесёлое.

Сова, как проснулась, сразу митинг собрала. И ну байки вчерашние метелить: вы, говорит, теперя не сброд какой, а Освободительное движение. И кто ни есть какой доброволец, пусчай вступает. Потому как Лося-кровопийцу надо на чистую воду вывести.

– Верно!
– кричали.
– Довольно нашу кровушку пить!

Ну, наломали коряг и пошли.

Сова, она, наверное, Богом обиженная слегка. Рехнулась дура старая, то есть. Но прок с того большой вышел: вся шушера носится, гать стелет, тачанку тащит, Сова едет, мы с Хорём сзади идём. Важные-преважные. Да. Ежонок какой сунет под крышку нос: ух ты!
– Хорь ему по носу - хлоп:

– Не «ух ты», а «продУхты». Золотой, понимаешь, запас!

Понятное дело, «золотой запас» только мы трескали. Белка пропала куда-то, зато лягушек всяких повылезло.

Повертелись - и тоже пошлёпали заодно. Откуда это энтузиазм (тьфу) такой, я, конечно, и не догадывался. Зато приятно как - идёшь по гати сухой этаким бобром, а тебе в ноги падают:

– Бобре наш!

Только вечером Хорь пришёл хмурый. Отозвал в темень и говорит:

– Слушай, Бобр. Они Лося делят.

– Да ну?!
– говорю.

– Вот тебе и «ну». И копыта мои, и шкуру, и потрохи. А мы с тобою - дурному Сову учим. Потому как утром будет уже Тёмный Лес. Про него страшные вещи сказывают. Гать до конца проложили, смотрят: вот он, Лес. Ну и пошёл душок, дескать, всё дело народное задумали мы погубить на корню; вот. Так что ночью Сову берём - она всё равно дрыхнет - и дёру. На тачанке. А то съедят.

Я только:

– Эк!
– и глазами хлопаю.

– То-то, брат! Дери её так, политика…

Да. Драпанули мы знатно. С помпой, так сказать. Почитай, вся рать за нами и кинулась. Хорь сопит, тачанку катит, а я что есть мочи ору:

– Хорь, - ору, - заряжай! Щас всех порешим, гадов!

Тут вся контра в болото шлёпнулась, а мы в Лес вкатились и затихли там - а ну следом пойдёт кто? Никто не пошёл - своя голова дороже…

V

В Лесу энтом страсть я как натерпелся. Может, тут Тунгусский метеорит падал, только деревья все как один горелые и на каждом сидит упырь. Самая жуть в том, что их не видать, а они тебя хорошо видят. Сели мы в тачанку, и ну Сову крыть.

Сова - таки проснулась и говорит:

– Вот как есть, пеньки тёмные. Я ж вам, можно сказать, все блага обеспечила. А то ж в Болоте, чай, сами бы ковырялись…

– Назад-то, назад как пойдём, а?!
– не унимался Хорь.

– Почём знаю?
– обиделась Сова.
– Сами заварили, скоты.