— Иностранный, — уверенно ответил Червоненко. — Из материи, вроде джинсы, и молний много, я вже говорил… А шо це за фоторобот?

— Ну портрет такой словесный составляется. Вы вспоминаете и рассказываете: какие волосы, какой длины, какие глаза…

— Так я же ж…

— Знаю. Но вам будут показывать, а вы сами скажете — похожи или нет. И так о каждой детали, понятно?

— Можно, конечно, — с сомнением произнес Червоненко. — Того, шо ихав, помню. А шо стояв…

— Но вы уверены, что ваш пассажир не был иностранцем?

— Не, ни як не иностранец. Може, эмигрант який, но из наших, точно. Ни украинец, ни еврей, ни… Москаль, точно кажу. Вин ще акал, як вы: «На-а Ленингра-адскае ша-ассе»… Вин так казав мэни. Тай ще вин материвси, ни, не в голос, а про сэбэ, когда мы застревалы…

Дальнейшая беседа с Червоненко не представляла интереса: Семен Иванович явно устал от небывалого для него умственного напряжения, стал путаться. Пора было прекращать его мучения. Тем более что он еще собирался сегодня поработать: волка ж ноги кормят, — сказал он с виноватой улыбкой и на чистом русском языке. Уж об этом-то можно было догадаться!

Договорились, что в понедельник с утра он подъедет на Петровку, поможет с фотороботами, а пока на эту тему говорить поостережется. Во избежание неприятностей. Если же знакомые таксеры станут приставать с расспросами, чего, мол, менты прицепились, надо ответить спокойно: ищут свидетеля дорожно-транспортного происшествия, но он к этому отношения не имеет. С тем Турецкий его и отпустил, взяв адреса его и братана жены Игоря.

Потом Саша отыскал Юру Федорова и подробно изложил ему печальные результаты первой половины дня и несколько обнадеживающие — последних двух часов.

Он все забывал, что сегодня воскресенье и нормальные люди занимаются делами семейными — отдыхают, ходят в гости, книжки, черт бы их побрал, читают. И конечно, никто специально не сидит сейчас в лаборатории в ожидании, когда Александр Борисович Турецкий наконец соизволит прислать свидетеля для составления двух фотороботов. Завтра, завтра, стал уверять Юра, все будет тип-топ, а сегодня, Саня, извини.

Обрадовал он лишь одним: отыскались следы Эмилио Фернандеса Боузы, правда, пока не физически, а только документально. Но и этого может оказаться вполне достаточно, чтобы найти потенциального «террориста». Юра не стал рассказывать, какой извилистый путь прошли его сыщики, но это можно было представить.

— Был, понимаешь, у Фиделя Кастро соратник и видный функционер кубинской компартии, некто Фернандес Ксавьер Боуза, почивший в бозе в тысяча девятьсот семьдесят третьем году. Так вот, его сын Эмилио Фернандес жил у нас в стране, учился в нефтяном институте, год работал там же в химической лаборатории и вдруг исчез. Потерялись концы. И все-таки адрес у него был: тот твой абонентский ящик, о котором тебе известно из завещания Алмазова. Но ящик — он ящик и есть. Адреса на нем не написано. Это раньше, при обруганной совковой власти, порядок был, все фиксировалось, а теперь, э-э!.. И тем не менее удалось установить…

Вот это и есть самый главный результат, а все остальное — беллетристика. Юра сказал Саше: можешь записывать… Адрес установили лишь сегодня утром, но пока по нему никто отправлен Федоровым не был. Не хотел он торопиться, не посовещавшись со следователем, и Турецкий оценил его мужественный поступок. Ведь и спугнуть недолго, если подойти без ума…

Затем они посетовали по поводу грубой ошибки с Кочергой, Турецкого разумеется, но Федоров был достаточно тактичным и часть вины, правда совсем малую, взял на себя. И на том спасибо. С Меркуловым он еще не беседовал и, значит, правильно понял Сашины слова, переданные ему Володей Яковлевым: не надо в воскресенье поднимать волну. А вот удача с Боузой теперь как никогда на руку. Время еще не позднее, и в усадьбу Захарьино, что по Киевскому шоссе, можно успеть до темноты. Прикинул Турецкий: по кольцу и по Киевке — минут тридцать пять.

Молодец Юра, правильно вычислил, что дом, указанный в завещании Сергея Егоровича Алмазова и принадлежащий ему по праву личной собственности, о котором не знала даже его законная жена, мог иметь еще при жизни банкира непосредственное отношение к разыскиваемому Турецким Эмилио Фернандесу.

После тяжелого столичного смога, всей этой выхлопной дряни и гари, придавленных к земле низкой серой облачностью, подмосковный воздух показался живительным озоном. И даже предвечерняя голубизна в облачной серятине проклюнулась — крохотными такими лужицами. Собственно, сама усадьба, куда Турецкий въехал по вполне пристойной асфальтированной дороге, занимала максимум пять гектаров — вместе с парком и близко подступающим к нему лесом. Сейчас здесь размещался довольно известный туберкулезный санаторий, вернее, раньше был, а что ныне, одному Богу известно. Сразу за усадьбой, насколько Саша помнил, должен был находиться обширный песчаный карьер, окруженный со всех сторон веселым бронзовым сосняком. Знали ведь раньше господа, где свои усадьбы строить.

Здесь же, в Захарьине, с которым Турецкого связывало совсем невеселое воспоминание, он в последний раз виделся со своим школьным другом. Они гуляли по парку, вышли к карьеру, который, кажется, собирались закрывать, а землю — под рекультивацию. Потом Саша уехал, а товарищ через неделю умер, и хоронили его уже в Москве. И вот теперь — сколько же лет прошло? — пять? шесть? — а кажется, будто вчера проехал он мимо колоннады главной усадьбы и через хоздвор, по лесной дороге, выехал к карьеру.