Машинально Зотова полезла за сотовым, чтобы набрать номер Варламова и высказать все, что она о нем думает, вытащила из кармана новенький мобильник, вспомнила, что старый телефон утопила в унитазе вместе с симкой и злорадно улыбнулась.

– Так тебе и надо, негодяй! – сказала Зотова и показала фотографии Варламова язык. – Урод! Старпер вонючий! А вот возьму и посажу козла в кутузку по подозрению в убийстве!

– Елена Петровна… – раздался рядом знакомый голос.

Зотова вздрогнула и чуть не свалилась со стула. Перед ней возвышался начальник. Следователь торопливо закрыла ссылки на Варламова и мило улыбнулась Гаврилову.

– Кого это вы тут чихвостили в хвост и гриву? – сурово спросил полковник.

– Ээээ… так, депутата Каверина, – пролепетала она. – Докладываю о проделанной работе: со всей ответственностью заявляю, что мы вляпались в дерьмо.

– Я в курсе, – вздохнул полковник и опустился на стул напротив Зотовой. – Вот что, Лена… У меня к тебе очень серьезный разговор. Я знаю, что ты ответственный и порядочный человек, великолепный следователь, профессионал, но… – Гаврилов помрачнел. – Мне тут позвонили… в общем…

– Хотите, чтобы в деле Полярной имя депутата не всплыло? – сухо поинтересовалась Зотова.

– Дура! – громыхнул на весь кабинет Гаврилов. Затем сказал тише: – Очень хочу, чтобы эта мразь сидела за решеткой. Очень! Но у него такие связи… Ты, Лена, даже представить себе не можешь, откуда мне звонили. – Полковник многозначительно поднял глаза вверх. – Его так просто не сковырнешь. Для того чтобы направить запрос на лишение его депутатской неприкосновенности, нужны веские доказательства, а у нас на руках только показания Плешнера и экспертиза. Давай смотреть на вещи трезво. Нам депутата не достать. Но я тут подумал на досуге… У тебя случайно нет знакомого журналиста? – смущенно спросил Гаврилов, барабаня по столу пальцами. – Ну, чтобы… как бы это тебе объяснить…

– Есть, – усмехнулась Зотова. – Все сделаю в лучшем виде, комар носа не подточит.

– Тогда действуй, родная. Всю ответственность беру на себя. – Полковник тяжело поднялся, с благодарностью посмотрел на Елену Петровну и удалился из кабинета этакой Тенью отца Гамлета.

– Йес! – подпрыгнула на стуле Зотова. Затем набрала номер Трофимова и радостно прочирикала в трубку: – Гаврилов дал «добро» на сливной бачок. Так что будем живы, не помрем. Действуй, Веня, с чистой совестью.

Зонт она забыла дома, как всегда. По дороге в институт нахальный дождь поиграл с ее волосами, закрутил пряди в упругие спиральки. На свое отражение в зеркале девушка взглянула с досадой и раздражением. Попыталась привести прическу в нормальный вид, распрямить завитки – ничего не вышло, упрямые колечки вернулись в прежнее состояние. Эмма собрала волосы в «хвост» и усмирила их резинкой. Теперь из зеркала на нее смотрела лопоухая восьмиклассница. Плевать, решила Эмма, главное, влажные кудряшки перестали лезть под стекла очков и липнуть к губам.

В аудитории ее ждала еще одна неприятность. Любимое место у окна в третьем ряду было занято двумя шумными студентками – подружками Ларой и Вероникой. Эмма привыкла сидеть именно в третьем ряду у окна и только там чувствовала себя комфортно. Все сокурсники знали, что это ее место. Эмма молчаливо отвоевала его у других.

Решив, что вышло недоразумение, Эмма вежливо попросила подружек пересесть, но студентки довольно грубо послали ее в сад, в очередной раз назвав «Мадам». Прозвище Мадам Бовари прилипло к ней с первых дней обучения, как только Эмма произнесла свое имя вслух. Ясно, что сработала банальная ассоциация с романом Флобера, но гордиться тут было нечем. Слова «Мадам Бовари» всегда произносились с ноткой презрения, словно сокурсники осуждали ее за поступки литературного персонажа гениального писателя. Потом «Бовари» отвалилось и осталась одна «Мадам».

– Плохо слышишь? На фиг иди, Мадам! – гнусавым голосом повторила Вероника, наслаждаясь растерянностью Эммы.

Девушки расхохотались, и стало ясно, что подружки заняли ее место специально, чтобы поиздеваться. Эти две подружки с самого начала невзлюбили Эмму и подкалывали ее при каждом удобном случае. А потом подключились остальные. Она не понимала, почему именно ее выбрали девочкой для битья. Ведь никому не сделала зла, со всеми вела себя ровно и сдержанно, пыталась даже быть приветливой в ответ на хамство. Но ситуация не менялась. Ее не принимали в стаю. К концу второго семестра почти не осталось на курсе человека, не высказавшего в ее адрес какую-нибудь пошлость или гадость.

Зря она поступила на психфак. Мечтала выучиться на психолога, чтобы помогать людям и решить свои проблемы, но первый курс еще не закончился, а уже стало понятно – Эмма выбрала неправильный профиль. Психолог обязан уметь находить контакт с разными людьми, легко располагать других к себе. У нее же ничего не получалось. Она перечитала тонну книг и учебников, теорию знала на отлично, но применить ее на практике не могла – мешал какой-то внутренний замок.

Вернувшись с лекций домой, Эмма закрывалась в комнате и подолгу разглядывала себя в зеркало, пытаясь найти причину своих неудач. Сравнивала себя с другими студентками и не понимала, почему стала объектом насмешек всего курса. Ничего в ней такого не было, обычная девушка. Да, не слишком общительна, держится в сторонке, но вовсе не потому что не хочет общаться. Она просто безумно боится стать отвергнутой!