Видал, Фимпель, какие настоящие-то велосипеды бывают? И я молнией проношусь мимо него.

Белый Клаушке стоит возле кооператива и бросает камнями в бидоны из-под молока, которые собраны здесь для отправки.

— Чего хвастаешься! — кричит он. — Мне небось тоже скоро купят велосипед.

Но я уже проехал мимо. Вдогонку мне летит камень. Что ж это творится на белом свете? Порядочному человеку уж нельзя спокойно проехать по деревне?

Все дороги сбегаются в одну. Переднее колесо наматывает их на себя, как ленту, а заднее снова разматывает. Но никто не знает, что все дорожки, по которым я проехался, я уже успел намотать и снова размотать своим велосипедом. Чудно как! Весь мир сразу стал меньше. Вот я еду по лесу. Куда это я несусь? Так я и наших, что в Польшу поехали, догоню. Деревья мелькают мимо. Косули на полянке меня совсем не боятся. Человек, который не топает по земле, а летит, им не страшен. Поеду-ка я в Клейн-Шморгау.

Клейн-Шморгау строится. У околицы, прямо в поле, вырастают дома. Один большой и несколько других, поменьше.

— Дяденька, вы что тут строите?

— А ты сперва слезь, коль тебе поговорить со мной хочется.

Ясно, что надо слезть, я ж не с велосипедом на свет родился. Я соскакиваю. Кругом бревна и кучи щебня.

— Ты что, с луны свалился?

— Нет, дяденька, я из Мэрцбаха.

— Так, так… Из Мэрцбаха, стало быть. А старика Краске знаешь?

— Знаю, дяденька.

— Говорят, он уж наполовину из ума выжил.

— Нет, дяденька, он наполовину из ума не выжил.

— Давно когда-то мы с ним вместе работали. Душегуб он! Такие либо с ума сходят, либо нам на шею садятся.

— Дяденька, а машины тут будут давать напрокат?

— Какие машины?

— Ну машины, которые называются «Счастье детей».

— Ты что, малость того, а?

— Да это у меня от гусеничных денег еще осталось.

Туда-сюда, что-то мы с этим дядькой никак договориться не можем. А он — ничего, никуда не торопится.

— Что ж ты мне сразу не сказал, что ты это про трактор говоришь! — ворчит каменщик и садится полдничать. — Слыхать, через три-четыре недели пригонят. Сам видишь — спешим.

— А мэрцбахским тоже будут машины давать?

— Это уж я не знаю. Придется тебе кого другого спросить. Не любишь, знать, в поле работать?

Я вспоминаю, что в этом году мне не надо будет больше в поле работать. Но все равно, ведь есть же еще много других ребят, которые не меньше меня обрадуются машинам счастья. И я опять сажусь на свой велосипед:

— Спасибо вам большое, дяденька!

— За что спасибо-то? Я ж тебе ничего не дарил. На вот, возьми кусок колбасы. И поклон передай от меня старому Краске, коль повстречаешься с ним. Скажи, красный Вильгельм ему кланяться велел.

— Я не могу передать ваш поклон, дяденька.

— Это почему? А говорил, будто из Мэрцбаха…

— Да мы со старым Краске в разводе живем, дяденька.

— А ты, должно быть, и впрямь малость того… Поезжай, поезжай, да гляди колбасу мимо рта не пронеси!

Белый Клаушке-старший решил плюнуть на кооператив. Так он прямо и сказал на партийном собрании.

— А что тебе кооператив плохого сделал, товарищ Клаушке? — спросил его Пауле Вунш.

— Кооператив-то ничего, — буркнул в ответ Клаушке. — Да вот вы тут всячески способствуете распространению несправедливости.

— Какой несправедливости?

— Мой парень вынужден сидеть дома, а тем временем другие подростки, которые и половины той политически сознательной работы не провели, какую он проводил, разъезжают по Польше.

Пауле Вунш предложил обсудить этот вопрос на родительском собрании. Но Белый Клаушке не согласен с таким решением:

— Одно из двух: или восторжествует справедливость, или я плюну на кооператив.

— Ну что ж, если ты так ставишь вопрос, мы тебя удерживать не станем.

— Ах, вот вы как?! Такова, значит, благодарность партии!

Белый Клаушке начал перечислять, сколько прекрасных должностей он упустил в городе только ради того, чтобы как следует организовать кооперативную торговлю в Мэрцбахе. Он по бумажке зачитал, на скольких собраниях он присутствовал и сколько собраний провел сам, какое количество докладов прочитал, сколько агитбесед провел в деревне и сколько раз агитировал людей у себя в кооперативе.