— Нечего тебе сегодня в школу ходить, парень! — рычит дедушка. — Пусть очкарик сам свои уроки делает. Свеклу копать надо. Три дня осталось, а там морозы. Бабка вон от ломоты еле ходит — стало быть, теперь уж скоро ударят.

Наш солдат умывается. Вот он перестал мыться и прислушивается. Дедушка, злой-презлой, сплевывает в угол. У него кулаки чешутся. Бабушка притихла и умоляюще глядит на своего Эрнста. Но нашему солдату не до нее.

— Да брось ты свою свеклу! — говорит он. — Какой от нее прок? Только коровам брюхо раздувает. Как вошла, так и вышла.

— Тихо! Слово имеет колхозный поп! — язвит дедушка. — А что ты скотине припас? Пророк российский!

— Вот если бы ты клевер по жнивью посеял да кукурузу засилосовал…

— Если бы да кабы… У нас тут Германия, а не Россия.

— Тут не Германия виновата, а твоя бестолковая башка.

— Не ты здесь хозяин, и нечего тебе распоряжаться. Все!

Дедушка доволен: есть на ком сорвать злобу. Ему ссора — что мне леденец.

— Я сказал, что мальчонка пойдет в школу, и пойдет! — кричит наш солдат и попадает кулаком в таз с водой. Серо-грязная вода брызгает во все стороны. — И дай ему с собой три марки за книжку, которую ты сжег. Я не думаю платить за твои безобразия. У меня нет ни гроша.

— Три марки за такую книжонку? Да я твоему учителю-коммунисту библию пошлю. Там все расписано. Что отца и мать почитать надо. И много еще хорошего. В балансе оно что? В моем доме я никакой крамольной писанины не потерплю! За книжку и гроша не дам.

— Разорался: мой дом, мое поле, моя лошадь, мой навоз и мои мухи! Тошнит меня от всего этого! Хватит! Шабаш! Довольно я на тебя батрачил, довольно шею гнул!

До сих пор для бабушки ссора была — что дождь за окном. Но тут она насторожилась: по крыше забарабанил град. Наш солдат хочет пройти к себе наверх. Бабушка загораживает ему дорогу и своими маленькими, морщинистыми ручками держит щеколду:

— Эрнст! Эрнст! Неужто это последнее твое слово?

— Последнее. Уйду я…

— А на мать-старуху тебе что ж, наплевать? Да?

— Это он все, он наплевал! — говорит солдат и грозит кулаком.

— Да старый он, из ума выжил. Пора уж отходную читать.

— Невмоготу мне слышать даже и отходную. Хватит с меня!

Дедушка отпихивает бабушку от дверей:

— Да пусти ты его! Пускай идет к своей беженке. Это она ему голову задурила. Я-то ее вдовью хитрость давно разгадал! Пусти его! Небось опомнится, как пустые горшки придется считать.

Я реву в три ручья:

— Я не пойду с ним! Не хочу пустые горшки считать!

Солдат набрасывается на меня и со всего размаха дает мне затрещину. Я отлетаю к самой плите. Сразу захлопываются две двери: одна — во двор, за дедушкой, другая — на улицу, за нашим солдатом.

В кухне слышатся только мой рев да всхлипыванье бабушки.

Ночью я не иду спать в чулан: мне страшно. Вдруг придет наш солдат и побьет меня за то, что я не пошел с ним? Я залезаю в постель к дедушке, но ложусь подальше от него. Бабушка даже во сне всхлипывает. А то вскочит и «Отче наш» читает. Потом охает, ахает, переворачивается на другой бок и затихает. Туман рассеивается. В окошко заглядывает холодный месяц. Во дворе трещат ветки липы — это их мороз ломает.

Три дня я не хожу в школу. Мы выкопали всю свеклу. Кожа у меня на руках потрескалась — это ее мороз так искусал. Больно. Дедушка меня научил, как вылечить руки. Но я так не делаю, как велит дедушка: не буду же я мочиться сам себе на руки!

Наш солдат так и не вернулся. Он ничего с собой не взял, кроме узелка, с которым пришел к нам. Вечером бабушка поднялась наверх собрать для него постельное белье. Ведь грех родного сына из дому без белья отпускать. Но дедушка развязал мешок и бросил все себе на кровать:

— В балансе оно что получается? Что я сам себе нажил, то меня и греет. Моя постель! Хоть задохнусь, а все одно моя! Пусть сперва заработает на свою. Ничего! Прибежит, как замерзнет.

Бабушка только всхлипывает в ответ.

Свекла наша лежит горой на току. Листья у нее пожухли и серые от мороза. Мы сидим до глубокой ночи на гумне и обрезаем ботву. Коровы наши все эти дни ничего, кроме свеклы, не получают. В конце концов они отказываются брать свеклу. Подстилочная солома и та им милей.

— Ишь, барыни какие! — ругает дедушка коров. — Сена вы у меня не получите, хоть хвосты себе обгрызайте!

Но коровы так больше и не притрагиваются к свекле. Они поедают одну присыпку. Тогда мы несколько дней пропариваем свеклу. Сперва коровы ее едят, а потом опять отказываются: «Мы, дедушка Краске, из одной свеклы молоко делать не умеем. Если ты хочешь, чтоб мы тебе молоко давали, ты нам сенца дай, а в пойло горсть-другую зерна или муки подсыпь». Ругаясь на чем свет стоит, дедушка приносит коровам сена. Он хорошо понял, что ему сказали коровы, когда уменьшили надой молока. Остаток кормовой свеклы он закапывает в садике, в яму, выложенную соломой.