Даже противницы абортов делают аборты. По данным Института Гуттмахера, «женщины католического вероисповедания делают аборты на 29% чаще, чем женщины протестантского вероисповедания, а каждая пятая женщина, делающая аборт, - "заново рожденная" или евангелическая христианка». И все же непрекращающееся осуждение со стороны американских правых, выражаемое сентиментальной риторикой, иллюстрируемое изуродованными внутренностями и приводимое в исполнение смертоносными пулями, трансформировало эмоциональное и моральное восприятие аборта не менее, чем практические трудности его получения. К началу двадцать первого века уже мало кто мог говорить об аборте без ноток глубоких опасений или сожалений, если вообще говорил о нем. «Аборт по требованию и без оправданий» - это феминистское требование, раздававшееся перед «Роу», в 1999 году можно было услышать не чаще, чем в 1959 году. Для незамужних подростков это означает, что нежеланная беременность вновь обрела свое вековое звучание греха и погибели, а материнство опять стало ощущаться как почти неизбежная цена сексуального удовольствия.

Хотя право на прерывание беременности по-прежнему охраняется Конституцией, а опросы показывают, что поддержка права на выбор в целом существенно не уменьшилась, эта поддержка теперь не столь безоговорочна. Важнее всего то, что, согласно ежегодному опросу, проводимому Калифорнийским университетом в Лос-Анджелесе среди только что зачисленных первокурсниц (то есть среди тех, кому аборты понадобятся с наибольшей вероятностью) поддержка права на выбор падает с каждым годом, за исключением одного, начиная с 1990 года.

Через четверть века после «Роу» народное движение за право на выбор можно считать практически мертвым. На броском Феминистском Экспо за Усиление [прав, власти, влияния] Женщин, устроенном Фондом феминистского большинства в середине 1990-х годов, не нашлось места ни одному выступлению, ни дискуссии о праве женщин на выбор. Во влиятельной статье в «Нью рипаблик» в 1995 году «феминистка силы» Наоми Вулф ругала женщин из среднего класса за те якобы беспечные «аборты переходного обряда для престижных загородных клубов; аборты типа "не знаю, что на меня нашло, это было такое хорошее шардоне"» и восхваляла феминисток, решивших обдумать аборт заново внутри «парадигмы греха и искупления». В одной из клиник в Техасе, в непосредственной близости от которой открылся христианский «центр кризисной беременности», а защитники Права на Жизнь проводили молитвенные бдения почти ежедневно, журналистка Дебби Нейтан наблюдала, как осажденные абортные «фронтовики» поддались некоей разновидности стокгольмского синдрома, принимая сомнения своих «захватчиков» насчет того, а является ли аборт такой уж хорошей идеей, в конце-то концов.

Австралийская проабортная активистка Мардж Риппер назвала этот новый тон «ужасизацией аборта». Под влиянием этой «ужасизации» пропоненты аборта превращаются в его оправдателей, принимающих доводы своих противников в несколько смягченном виде: аборт - это зло, хотя и «необходимое зло». Это глубоко приватное «семейное» дело и никогда не предпочтительнее контрацепции. Как отметила журналистка Джанет Хэдли, этот последний довод подразумевает, ошибочно, что контрацепция всегда надежна и «безопасна», в отличие от аборта, который «опасен». Это делает контрацепцию «ответственным» выбором, а аборт - «безответственным». (На самом деле, согласно исследованию Института Гуттмахера, опубликованному в 1996 году, шесть из десяти пациенток абортариев пользовались контрацепцией, но она дала сбой.) Еще в 1980 году американские «провыборные» феминистки начали менять свой имидж на «просемейный», некоторые даже давали понять, что полагают, что если бы государство предоставляло хорошую помощь в уходе за детьми и здравоохранение, все захотели бы детей и аборт совсем вышел бы из употребления.

В начале 1990-х годов юристы, отстаивающие право на выбор, всё еще были в судах, врачи получали пули. Но лишь немногие защитники выбора казались желающими защищать этическую позицию за аборт как таковую - сложную, как любая серьезная этическая позиция - что право женщин прерывать беременность есть моральное благо. Немногие рассуждали вслух, что право женщин контролировать фертильность - этот биологический гандикап женского пола - равносильно полному экзистенциальному равенству с мужчинами; и что использование чьего-либо тела против его (ее) воли равносильно не менее чем рабству. Единственный моральный аргумент в пользу выбора высказывался от имени детей: что желанным детям живется лучше - в мире, и так уже переполненном голодными, предоставленными самим себе, страдающими от дурного обращения детьми.

Либеральный Голливуд уж точно не защищает выбор. Паники по поводу беременности уже давно стали «подножным кормом» мелодрам ввиду их очевидного слезоточивого потенциала, и тем же, в целях драматических развязок, являются «ложные тревоги» и выкидыши. Но если беременность вплетена в сюжет, аборт - никогда не вариант и всегда трагедия. Да что там, «слово на А» даже произносится редко. В «Беверли-Хиллз 90210» молодая женщина и ее бойфренд дают обет не делать «самую большую ошибку в нашей жизни», чтобы не было потом, «о чем мы будем сожалеть» вечно (прерывать ее беременность). В драме CBS об адвокатах «Практика» честолюбивая, толковая администратор офиса афро-американского происхождения признается, не в силах и произнести запретное слово: «Я забеременела, когда мне было пятнадцать лет. ... Я не смогла бы ухаживать за ребенком. ... Да, я сделала это. ... Но не проходит ни дня, чтобы я об этом не думала». Целые киносюжеты построены на детях, у которых в реальном мире не было бы шанса, что их кто-то выносит. Даже ультрациничная, всегда без гроша, ненавидящая детей, макиавеллиевская антигероиня «Противоположности пола» и ее «голубой» бойфренд отвергают аборт.

Антиабортный синдром

Эти сюжеты разыгрывают психологический «синдром», изобретенный в конце 1970-х годов антиабортными «учеными»: «постабортный синдром», или «постабортный психоз» - состояние стойкого чувства вины, сожаления и физического повреждения, якобы причиняемых абортом. Доказано, что постабортного синдрома не существует. Когда почти пять тысяч триста женщин ежегодно письменно опрашивали на протяжении восьми лет, оказалось, что на уровни их эмоционального благополучия эта операция никак не повлияла. Утверждения о связи аборта с раком груди также оказались необоснованными.

Но идея, что аборт неизбежно ужасен, укоренилась, в частности среди девушек-подростков. Для тех, кто слишком молод для того, чтобы помнить то ощущение паники и грозящей опасности, которое означала нежеланная беременность до «Роу» (или, во многих случаях, после него), высокая мелодрама и черно-белая мораль антиабортного сценария особенно соблазнительны. Четырнадцатилетняя черная девочка из Бруклина, у которой случился выкидыш, сказала мне: «Я бы никогда не сделала аборт, потому что думала бы об этом ребенке всю оставшуюся жизнь». Беременная шестнадцатилетняя из Эль-Пасо, девушка из богатой семьи, чемпионка по бегу и отличница (за ребенком которой будет ухаживать ее прислуга) собиралась рожать по той же причине. «Моя мама хотела, чтобы я [сделала аборт], - сказала она мне.
– Но, ох, я бы не смогла с этим жить. Каждый год я думала бы, типа, моему маленькому исполнилось бы сейчас столько-то лет и какой он был бы?» Даже девушка-тинейджер, являющаяся лидером молодежной фракции левой, воинственно «провыборной» организации «Отказывайся и сопротивляйся!», выступая на митинге за право на выбор в 2000 году, во всеуслышание задалась вопросом, был ли ее недавний аборт «правильной вещью или неправильной вещью». Далее она признала, сопровождая свои слова жестикуляцией в стиле хип-хоп, что ее сомнения «вероятно, всунули в мою голову антивыборные фашисты». Она подозревала, что ее чувство вины было результатом промывки мозгов, другими словами. Тем не менее она испытывала чувство вины.