Шрифт:
Заменитель аммонала — для плана «Д» срочно Арбузову передать.
Зеркальце заднего вида к танку. Мммм… Аппарат для засекречивания телефонных разговоров…
А вот и водная тема, интересно-интересно. Про навигацию. Кто автор предложения? Знакомая фамилия!
101
— Ранее ошибочно считалось, что хлопковый жмых содержит йад, — вычитала Патрикеевна в «Ленправде». — Но пытливые советские ученые доказали, что йад выпаривается при выпечке хлеба.
— Это же хорошо, — обрадовалась Варенька.
Патрикеевна чуть присвистнула.
— Невкусно, наверное, — предположила мама.
— Зато полезно, — хихикнула Патрикеевна.
102
К вечеру поднялась пурга, взошли над Невским снежные вихри, люди спешили облепленные белым, словно мукой, уносились в никуда дворцы и мосты, в Грибном канале дрожала белая пена, словно бы он вскипел. Был в этом какой-то надрывный восторг, смертельное движение, не хватало — подумал Максим — топота по мостовой четверки гигантских всадников.
Сталин молотился на ветру о Казанскую колоннаду, подмигивал сквозь метель.
Перед ним, чуть поодаль, у самого проспекта, расположился цыгановатого вида мужик в ватнике и ушанке, в кривой черной бороде, смуглый, с воздетыми, как смерть на плакате, дланями. Кричал, перекрикивая ветер:
— Аох! Аох! Аллырча хабаллырча! Хоа! Хоа! М!
Зрелище мужика заставляло притормаживать даже
бегущих в свое маленькое ненадежное тепло ленинградцев. Максим тем более остановился, несколько сбоку, подождать, как и что обойдется с этим уже знакомым ему по сводкам… пассажиром, как на Литейном говорят.
— Оэм! М! Оэм! М! Куао! Куао! — глоссолалил кривобородый.
Граждан, которые притормаживали в досягаемости, глоссолал хватал за рукав, а вторую резко выбрасывал в сторону державного портрета и удваивал скорость и громкость пламенной речи, да еще возмущения в голосе подбавлял.
«Завис, — с беспокойством подумал Максим. —
Свинтят сейчас».
Тут же из прыгающей белизны возникли два милиционера, схватили нарушителя спокойствия да так грубо и быстро, что мешкать было нельзя.
— Товарищи! — Максим на ходу вытаскивал удостоверение. — Я полковник… Комиссариат внутренних дел. Забираю вашего клиента. Спасибо, товарищи, за содействие.
Фамилию он произнес не свою и скомканно, и удостоверением сжонглировал ловко: вроде уважительно, перед каждым милиционером, прямо перед глазами, но на безопасной скорости.
Те козырнули.
— Товарищ полковник! Помочь доставить?
— Спасибо, товарищи, я здесь с коллегами, — указал пистолетом в пургу, и стремительно толкнул туда глоссолала. И еще раз, в спину, сильнее, подальше от ментов.
— Зачем пихаться-то больно, — спокойно возразил задержанный тоном нормальным, даже протяжно отчасти.
— А вы ареста-то не боитесь? — Максим ответил вопросом на вопрос.
— А меня духи стерегут. Я обычно осторожненько, быстро. Пошумлю и шмыг.
— Так вот сейчас-то не устерегли!
— Как же, устерегли. Вы же явились.
— И зачем же все это? — этот вопрос уже минут через тридцать прозвучал, на конспиративной.
— А людей пужать.
— Зачем же?
— А чтоб убирались отсюдова. Тут не ихнее место. Тут наше.
— В смысле, коренного населения? Но у вас внешность… И халаббырча это что-то цыганское, если не ошибаюсь?
— Да не населения! Наше — не людей, значит, не ваше. Духово место. А слова — какая разница, лишь бы непонятно. Пужаются!
— Любопытно. А Сталин чем не угодил? Он же символический портрет. То есть дух, в некотором роде.
— Он дух ихний.
— Чей ихний?
— Ну ваш. Человечий…
— А вы?
— А я духов человек. От них вроде как здесь представительствую. И Сталин главный. Главный уйдет — прочие пужанутся.
— Тогда бы вам Кирова…
— Не упускаю! Жгу при случае, если сподручно.
Точно. Днями был такой случай, подпалили Кирыча прямо на здании Адмиралтейского райкома, невзирая на двух часовых. Рацкевич в бешенстве порученцу руку сломал.
— И вы не боитесь это мне говорить, полковнику внутренних дел?
— А я ж вижу, что ты не совсем полковник, — обнажил вдруг глоссолал в улыбке гнилые зубы.
— А кто же я? — опешил Максим.
— Ну… не совсем человек.
— Вот как… — Максим не подал виду, что ему даже отчасти и лестно.
— Да и что вы мне сделаете? Казните? Я же дух.
— И пыток не боитесь?
— А я сам помру, если дойдет.
— Это как?
— Усилием воли.
— Да, тут не возразить. Вот, смотрите. Это чай. Сухарь вот, один. До утра носа не высовывайте, пожалуйста. Утром еды принесу.