Тут Киму, безо всякой видимой связи, вспомнилось про наложниц. Может и правда?

Тень одного порученца уже составляла дровяную комиссию, тень другого телефонировала в эвакогоспиталь, расположенный в бывшей «Европейской», на предмет освобождения первого этажа под выставку, третья тень крепко задумалась о предприятии для производства буржуек: тут с кондачка не решить, надо помозговать хоть до вечера. У Кирова нечто важное в голове щелкнуло на словах «изыскиваем новые пути». Лица толпы посуровели, тела подобрались. Еще чуть-чуть — и за работу пора. Ким вглядывался в большую фигуру Кирова, в его монументальное, будто в скульптурном комбинате изготовленное, лицо. «Сытый! — подумал Ким. — Красная карточка у него…».

— Давайте уж, братцы, напряжемся и продержимся, — несколько устало сказал вождь. — Верьте, победа не за горами. Вот уделаем фашиста в хвост и в гриву, а там уж и чарку большую подымем и закусим каждый по вкусу…

«Ты уж подымешь», — подумал вдруг Ким с настоящей злобой. Сам себе удивился.

Варенька брела домой от горящей школы, и вертелись, по ассоциации с Менделеевской, другие таблицы, из коридора. Что-то вроде «Колонна из миллиона людей, идущих по пятьдесят человек в ряду, проходит на параде мимо трибун в течении четырех часов». Сочинил их математик, но они здорово полюбились Верблюду Понькину, который всех заставлял наизусть учить доказательство. Что-то вроде если в ряду пятьдесят человек, это двадцать тысяч рядов, если каждый ряд метр, то длина колонны двадцать километров, скорость человека пять километров в час, получается четыре часа.

А по плану третьей пятилетки к сорок второму году во всех начальных школах С.С.С.Р. должно обучаться свыше сорока миллионов детей. И такая вот колонна на параде шла бы мимо трибун около недели.

Вот почему теперь это в голову лезет? Тем более что, конечно, школьные планы на пятилетку нарушились.

— И по четыре соленых помидора на каждого ленинградца!

— По четыре? — переспросил Киров.

— Детям, иждивенцам, служащим по четыре, а рабочим может получится и по пять.

Киров усмехнулся.

— Далее: детям — по стакану сметаны.

— Это хорошо, — кивнул Киров.

— Лично прослежу, товарищ Киров… А торжественную демонстрацию организовывать будем? — спросила тень, назначенная Праздничной Комиссией.

— Ты пьян, что ли? — Киров, наконец, поднял голову от бумаг. — Какая, к чертям, демонстрация?

— А в Москве, говорят, военный парад будет! — поспешила оправдаться тень.

— В Москву захотело? — рыкнул Киров.

Иногда он называл соратников в среднем роде, выказывая таким образом искреннее к ним свое отношение.

— Хва лясы точить! За работу!

Тень исчезла.

В общем и целом, о мести людям-ленинградцам Максим не помышлял.

Люди — что люди. Так. Опыт последних лет учил, что скорее пыль. И ленинградец — что за диво? Сегодня он ленинградец, а завтра гражданин республики Коми.

Другое дело — месть городу, который проглотил, пережулькал, выплюнул и не поперхнулся.

Холодный, расчисленный, бездушный, скептический — в противоповорот теплой, разухабистой, радушной, веселой Москве.

Не то что Максим всей селезенкой прямо вот так безапелляционно чувствовал это противостояние. Скорее искал теорию под свою личную неприязнь. И находил.

Разве можно возразить, что именно через Петербург вползло к нам немецкое крючкотворство и потом выродилось в чудовищную бюрократию, мощное зло всего С.С.С.Р. и Москвы? Ничего не возразишь.

Значит, вреден этот город? Вреден.

Вреден и бесполезен. Столица на окраине империи создает чисто геометрический перекос. Крепость можно было бы поставить. Но никак не столичный город. Пусть бы его разбомбят, а после войны и победы всех выживших вывезти, а тут оставить крепость, и даже можно учредить лучший в мире, самый современный фортификационный объект. Чтобы ни одна мышь не пролетела. Может и он, Максим, не прочь бы сменить вновь профессию и быть водным инженером новой большой стройки. Почему нет?

Но это ладно, дело будущее.

Пока его грела хитрая, замысловатая причастность к делу уничтожения Петербурга. Немцы, уничтожая его, сами не знают, что работают на будущее России. Война — мелкая часть длительных исторических процессов: вот в чем сладко участвовать, правда же?

В кабинете начальника госпиталя навстречу Рыжкову приподнялся, кряхтя, тучный генерал, сунул небрежно ладонь, как-то боком.

— Вот, товарищ генерал, Юрий Федорович Рыжков, завотделением. Он непосредственно занимался вашим племянником. Юрий Федорович, это генерал Мордвинов из штаба округа.

— Я что должен знать, — проговорил генерал негромким суховатым голосом. — Вы моему племяннику жизнь спасли или нет?

— Вашему племяннику? — не понял Юрий Федорович.

— Товарищ Рыжков, имеется ввиду боец Ботюков, — подсказал начгоспиталя.

— А, Андрей Ботюков! Н-ну, он жив-здоров, сегодня выписывается. Еще, конечно…

— Я за ним и приехал, — перебил генерал. — Вы проясните: вы ему жизнь спасли или так, просто вылечили?

Юрий Федорович затруднился, глянул на начгоспиталя. Тот коротко состроил непонятную гримасу.