— Ну, ты, мать, сегодня и вопросы задаешь, — покачал головой, — хочешь, чтобы я у тебя опять руки и сердца просил? А то ведь я могу… Естественно, люблю.

— Значит, поймешь, — сказала она, — нелегко было, мучилась страшно, словно вновь через этот ад прошла, но все же сделала… большое дело сделала… А ты, раз любишь, значит, поймешь…

— Ты о чем? — недоуменно вскинулся он.

— Вечером узнаешь, — пообещала она, — может, я и не решилась бы, но я так верила в вас…

— Что-то сегодня ты, мать, горазда загадки загадывать, — покачал он головой, — хорошо, подождем до вечера. Посмотрим, что ты там приготовила. Послушай, а ты, часом, не того… Мы прибавления семейства не ждем?

— Не совсем, — лукаво улыбнулась она, — это как посмотреть…

— Окончательно заинтриговала. Может, сейчас скажешь? А то, не ровен час, не дотерплю до вечера — умру от любопытства. Что без мужа-то делать будешь?

— Без тебя мне будет плохо, — серьезно ответила она и тут же улыбнулась, — но надеюсь на твое крепкое здоровье. Ты у меня вон какой бугай… Ну все, побежала я, а то начальство ругаться будет.

Она поцеловала мужа и поспешила к ближайшей остановке. Работала Катерина в хосписе — приюте для безнадежно больных. Работа была, без преувеличения сказать, страшная, требующая таких сил и такого мужества, что редко кто из обслуживающего персонала выдерживал больше двух-трех лет. Видеть бесконечные людские мучения, почти физически ощущать исходящую от людей боль, отчаяние, выслушивать исповеди, жалобы и обвинения полуобезумевших от страданий людей, провожать каждую неделю по нескольку уходящих в последний путь мучеников… Как много надо сил, чтобы не очерстветь душой, и еще больше, чтобы не возгордиться, не превозносить себя за эти силы, за это милосердие… К счастью, в этот день никто из больных не умер. И даже более того: случилось маленькое чудо — выписалась семидесятилетняя баба Нюра, последние четыре месяца шедшая на поправку, к удивлению врачей и больных…

Сдав дежурство, Катерина переоделась, привела себя в порядок и зашла проститься перед выходными к директору хосписа Петру Васильевичу.

— А я тут тебе небольшую премию выписал, — обрадовал он ее, — особенно хвастаться нечем — крохи, а не деньги, но для тебя все же наскреб по сусекам.

— Да ни к чему это, — засмущалась она, — мне хватает. У меня и муж неплохо зарабатывает. Я, когда премии получаю, чувствую себя так, словно у больных что-то отнимаю, у нас же каждая копейка, каждая тряпка на счету…

— Не дури, — нахмурился он, — ты не отнимаешь, а даешь. Я все эти годы на тебя буквально молюсь. Чтоб не ушла ты, чтоб не переманили тебя на место подоходней или полегче. Даже дворник получает больше, а уж вкалываешь ты так, что… Да о чем вообще тут говорить?! Будь моя воля, я бы тебе доску мемориальную при жизни на стене хосписа повесил. И надпись золотую высек… Одним словом, вернешься после выходных, я тебе деньги выдам.

— Скорее всего, после выходных я сама для хосписа кое-какую сумму принесу, — улыбнулась она, — предвидятся тут кое-какие деньги… пожертвование…

— Пожертвование? — насторожился директор. — Какое? От кого?

— Пока это секрет. Вот получу, тогда… Хоть посуду новую купим, халаты, белье постельное… Но это — потом. Не буду загадывать, а то вы знаете, как это бывает: загадаешь, а выйдет все так, что… Ну что ж, до понедельника, Петр Васильевич.

Из кабинета начальника она поспешила в издательство «Астра», едва успев к самому закрытию, когда директор уже недовольно поглядывал на часы и теребил в руках ключи от «Вольво».

— Извините, Виталий Петрович, — сказала она, — никак не получилось вырваться пораньше, с утра отправляла в пионерский лагерь дочку, а затем…

Директор только вздохнул в ответ и кивнул в угол кабинета, где стояли две пачки книг, завернутых в плотную коричневую бумагу. На приклеенной сбоку этикетке значилось: «Е.К.Смирнова. «Покаяние».

— Авторские экземпляры, — пояснил директор.

— Да мне же их и не донести, — испугалась она, — можно я только парочку возьму? Мне ведь и дарить-то их некому…

— Дело твое. Остальные тогда оставим на презентацию.

— Виталий Петрович, а никак нельзя без этой… без презентации? Что я там говорить буду? Все, что я сказать хотела, уже в книге сказала.

— Нет, Катерина, презентация нужна обязательно, — твердо сказал он, — то, что ты написала, — бестселлер. Книга вызовет ажиотаж, я даже рассчитываю на нечто вроде маленькой бури, землетрясения, извержения… К тому же приглашения уже разосланы, за помещение заплачено, даже если и захотим отменить, уже не сможем — поздно. До завтрашнего дня ничего не успеем.

— Боюсь я, Виталий Петрович, — призналась она.

— Теперь уже придется идти до конца, — сказал он, — ничего, я буду рядом, если что… Но стоит признаться, — он как-то странно посмотрел на Катерину, — что лично я бы на такое не решился… Смелая ты, Катерина…