Я не знаю, когда мой характер испортился. Честно.

Да, я сварливый.

Зато теперь, похоже, займемся переговорами.

— Что это? — щеголь присаживается на корточки, поднимает бомбу, начинает разглядывать.

— Газовая граната. У нас таких много.

Блефую, конечно. Это добро еще от бирманцев осталось — но разряженное, слава кальмару. Целые с виду гранаты мы на всякий случай сложили в мешок и утопили в море, где поглубже.

Зато в следующий раз морпехи придут в газовых масках. Стоп. А ведь действительно! Только запаса противогазов у них нет, зуб даю. Значит, если они поверят в газовые бомбы, мы можем выиграть день… или даже два.

Пока я размышляю, морпехи окружают нас с Рокки. Решили взять в заложники?

За моей спиной — низкое угрожающее рычание. Ну вот.

Морпехи заметно нервничают, бросают взгляды по сторонам. Потом они видят Киклопа. И начинают пятиться.

Лейтенант не находит ничего умнее, чем спросить:

— Почему обезьяна в очках?

Мне всегда казалось, что морпехи проходят специальное обучение — как правильно выглядеть идиотом. Этот точно был лучшим на курсе.

— Потому, — объясняю я терпеливо. — Очки нужны ей для чтения.

У лейтенанта глаза становятся по чайнику. Но мне уже не до него. У меня вопрос поинтереснее: почему обезьяна надела именно мои очки? Что, Киклоп своих найти не смог?

Вообще, хороший вопрос. Злободневный.

На свете вообще многое зависит от хорошо поставленного вопроса.

Например: почему Киклоп носит очки, если у него только один глаз?

Отвечаю: потому.

Глупее обезьяны в очках, по-моему, выглядит только обезьяна в монокле.

Киклоп на самом деле — огромная горилла. Вес за двести килограммов, длина тела два метра. Точнее он: Gorilla gorilla gorilla. Это Киклоп мне сам сказал. Серьезно, так и есть. По научной классификации.

Какая-то там западная береговая горилла, что ли?

Забыл.

Все-таки удивительно емкая штука, эта латынь.

— Э-э-э, — ворчит Киклоп. Что означает: внимание! Он стоит у края причала, опираясь на кулаки — огромный, черный. С угрюмым взглядом сквозь очки.

Морпехи молчат — надеюсь, в восхищении.

А я думаю: какого черта он вылез?

Вообще-то, расчет был на психическое воздействие, а не на цирковой номер.

Надеюсь, Киклоп любит давать автографы.

Я говорю:

— Ты опять надел мои очки? Ну-ка, дай сюда.

Забираю очки и цепляю на нос.

Мир становится четче. Потом я поворачиваюсь к обалдевшим морпехам. Лица у них выразительные, однако.

— Вы что, обезьяны никогда не видели?

— Блин, — лейтенант выражает общее мнение морской пехоты. Жестом приказывает опустить оружие. На сегодня все, похоже. Когда Киклоп ворчит — зрелище устрашающее. Порычав как следует (люди вздрагивают при каждой звуке) и показав зубы, он уходит в кусты. Огромный самец с серебряной спиной.

Парень в шляпе смотрит на меня и говорит:

— Вы действительно адмирал?

Я пожимаю плечами.

— Меня так называют. Вообще-то Его Величество сделал меня шаутбенахтом.

— Кем-кем? — говорит он.

— Шаут-бе-нахт, — повторяю по слогам. — Смотрящий-ночью. Самый младший из адмиралов. Примерно соответствует британскому контр-адмиралу. Впрочем, это все мелочи… Чем могу помочь, лейтенант?

Йорк смотрит на меня с досадой.

— До завтра, — говорит он.

— И вам счастливой дороги, лейтенант.

— Я говорю, — он пытается придать своему голосу стальную жесткость, — даю вам время подумать, адмирал — до завтрашнего утра. Иначе…

— И вам спокойной ночи, — отвечаю безмятежно.

Лейтенант скрипит зубами, но делать нечего — возвращается обратно к катеру. Морпехи тащатся за ним, как побитые собаки. Мокрые и злые.

— А здорово вы его обломали, — говорит парень в шляпе. — Со мной так не получится.

И уходит.

Кто ты, мальчик?

Война — это драка больших обезьян. Зато на нашей стороне — самая умная.

Киклоп ворчит, глядя на меня. Когда-то он выучил язык глухонемых, созданный аббатом де Л’Эпи. И мне пришлось научиться. Правда, обезьяньи пальцы не слишком приспособлены для жестов — так что половина сказанного от меня ускользает.

Вот сейчас он, например, ругается.

А я делаю вид, что не понимаю.

Тоже выход.

— Мы, кажется, договорились, что действуем по плану? — говорю я. — Почему ты вообще вылез? Что? Не понимаю. Нет, не понимаю.

Он взревывает и берется за перо. Огромные черные пальцы обхватывают свинцовый карандаш. Завораживающее зрелище.