«Тебя собирались взять в заложники» — пишет он.

Это ничего, что одноглазый. Киклоп единственным глазом видит больше, чем многие люди — двумя.

— И что?

«Идиот!»

Прежде, чем мы успеваем как следует поругаться, вбегает запыхавшийся вестовой. Клацают металлические пальцы — отдает честь.

— Адмирал, сэр!

— Да, Рокки. Что там?

Он пытается отдышаться.

— Обри… вернулся.

Речная канонерская лодка проекта 247, самая маленькая из всех, что строились в Кето, покачивается у причала. Длина ее от носа до кормы всего двадцать пять метров. Такие лодки придавали в помощь морской пехоте, чтобы умиротворять дикарей. Канонерки поднимались по течению реки, неся артиллерийский огонь и дары цивилизации.

Да, канонерка маленькая. Почти яхта.

Но что интересно, у неё днище не плоское, как у парохода, а вполне себе мореходное…

Свежеокрашенные борта блестят новенькой белой краской. И немного желтой — потому что белой нам не хватило. Труба выкрашена в черный с желтой полосой.

Называется «Селедка». А что? По-моему, вполне героическое имя.

— Канонерка на ходу. Машины, — Обри вытирает тряпкой черные от солидола руки — безуспешно. — Котлы вполне рабочие. Я там покопался чуток, еще побегают. Но вот цилиндры… Низкого давления еще ничего, а вот высокого… м-да. — он вздыхает. — Адмирал, я начинаю думать, что это самоубийство.

Я хмыкаю.

— Ты и раньше думал, что самоубийство. Что там с цилиндром?

— Пойдем, покажу.

На палубе суетится команда механиков. Все, кого мы смогли для этого дела найти. В поселении около ста пятидесяти человек, а понимающих в технике — раз, два и обчелся. И еще Обри, некогда младший судовой инженер-механик.

А канонерка старенькая. Ей уже больше тридцати лет. То, что она до сих пор на плаву — вообще чудо. Ну, и старания Обри.

Спрыгиваю на палубу. Из четырех пушек две уцелели. Ага, хорошо.

— Аккуратней, не провались, — говорит Обри. Жарко, по его лбу струится пот. Обри сдвигает на затылок черную инженерную фуражку. — Доски прогнили.

Это особое ощущение — снова стоять на палубе боевого корабля. Пусть даже такого маленького, как «Селедка». Пусть даже такого древнего.

Крышка люка в потеках ржавчины. Спускаемся в машинное. Здесь пахнет сыростью и металлом. А еще какими-то водорослями.

Обри поднимает фонарь.

— Смотри.

— Где?

Надеваю очки. И присвистываю.

Цилиндр высокого давления. По отполированному металлу идет тоненькая, едва заметная линия. Словно волосок прилип.

Будущая трещина.

— Вот и думай, — говорит Обри.

Туман стелется над водой. Солнце уже проглядывает сквозь него, играет на сонной воде. Тихие плески — рыба. Туман сворачивается кольцами, как белесый обезьяний хвост, сочится над заливом вкрадчиво, по-змеиному. Запутавшись в береговых зарослях, свисает низко над водой. Утро.

Я шагаю по берегу. Звук шагов кажется приглушенным.

На леске блестят капли воды. От того места, где леска ныряет в воду, расходятся круги.

Старик рыбачит.

Вместо рук — выдвижная удочка и гарпунная пушка. Подарок Вивисектора, будь он проклят.

— Как дела?

— А?! — Кирк глуховат. Я опираю голос на грудь:

— КАК ДЕЛА, ГОВОРЮ? — простите, рыбы.

— Как шкура бела, адмирал! — он бодро взмахивает рукой с гарпуном. Я аккуратно отвожу ствол в сторону — случайно выстрелит, и ходи потом на лине, как кашалот. Масла, правда, с меня не много натопишь — и то вонючее, как у финвала.

— Поосторожней тут. Кирк?

— Адмирал?

— Ты сегодня ничего странного не заметил?

Кирк оглядывается, словно «странное» развешано тут вокруг, на деревьях.

— Странного? Так вроде ничего. А что?

— Все в порядке.

— Чего?

— Все в порядке, говорю!

Кирку за семьдесят. Но он еще крепкий, соображает.

— Шпионы, адмирал?

— Шпионы, Кирк, шпионы… поглядывай тут по сторонам, хорошо?

Когда-то у Кирка была дочь, красавица и умница. Во время Катастрофы она пропала без вести. Кирк остался один… впрочем, это история каждого второго из живущих здесь. Если не каждого первого.

Впрочем, про Катастрофу вы знаете лучше меня…

— Чего? — говорит Кирк, поворачивает ко мне правым ухом. — Не слышу!

Надо выставить вахтенных, думаю я позже, сидя на веранде. Обычного дозора мало. Не идиоты же они там, в морской пехоте? К сожалению, нет.

Закончилось время спокойствия. Тяжелые времена пришли в Либерталию. Прямо эпическая поэма.

«Чтоб ты жил в эпоху перемен» — сиамское проклятье.

— Как думаешь, у нас получится? — говорю я.

Киклоп что-то бурчит. Потом начинает писать.