Уже упомянутая стенная газета была для меня своего рода морфием. На большой деревянной доске, поставленной на открытом месте в лагере, мы приклеивали картинки, которые вырезали из американских журналов и снабжали их комментариями на русском языке, причем упор был именно на эти пояснения. Журналы мы получали от американцев или от жен пленных. Тут также были и многозначительные карикатуры и заметки лагерных сидельцев. Эта стенная газета вызывала громадное стечение людей. Перед ней всегда стояла группа пленных. Кроме того, издание стенной газеты было удобным объяснением стука пишущих машинок в нашем жилом вагоне при изготовлении документов для бегства.

В лагере процветал и черный рынок. Где бы ни объединились русские, везде возникала торговля, и лагерь не был исключением. Тут можно было купить все, начиная с золотого червонца — монеты в 5 рублей царского времени, — пары сапог, штатского костюма, буханки хлеба в 2 килограмма, вплоть до бутылки водки. Все это доставлялось в лагерь, и те, у кого была жена или подруга в соседнем Ландау, оказывались в лучшем положении, чем другие.

В лагере был создан даже музыкальный оркестр с певцами, состоящий из нескольких балалаек и гитар. Он исполнял песни добровольцев антикоммунистического и антисоветского содержания. Американцы, желавшие отвлечь пленных, поддерживали такие виды деятельности. Был создан также и хор. Члены этого хора были потом выданы советчикам, а регент его даже был повешен.

В построенной нами лагерной церкви совершались церковные службы отцом Александром Киселевым. Он был выдающимся проповедником, всегда находил нужные слова для собравшихся вокруг него верующих и убеждал нас, что даже в самом безнадежном положении для каждого остается надежда на Бога. И меня он в то время утешал, сохранял мою жизненную бодрость и привел меня к христианству. Конечно, я и раньше считал себя христианином, но это сознание основывалось больше на традиции и привычке. То, что мне тогда дал отец Александр, было совсем другого порядка: нечто большое, дававшее мне надежду и ставшее мне во всей дальнейшей жизни руководством.

О. Александр охотно брал с собой письма родным и заботился о том, чтобы эти свидетельства о жизни доходили по назначению. Для нас за колючей проволокой он был не только духовником, но одновременно и другом, отцом и вместе с нами страждущим. Иногда в лагерь приезжали артисты, которые исполняли нам русские песни, и среди них была песня «Молись, кунак», которую мне потом перевела на немецкий г-жа Мария фон Холбек:

Молись, кунак, в стране чужой,

Молись, кунак, за край родной,

Молись за тех, кто сердцу мил,

Чтобы Господь их сохранил!

Пускай теперь мы лишены

Родной земли, родной страны,

Но верим мы — настанет час,

И солнца луч блеснет для нас…

Молись о том, чтобы Господь

Тебе помог все превозмочь

И, возвратясь, увидеть вновь

В краю родном мир и любовь.

Грустная песня, трогающая каждое сердце.

Пусть читатели меня простят, если я теперь перейду к теме об отхожих местах, которые в нашей повседневной жизни в лагере играли немаловажную роль.

Способы и приемы, каким образом эта проблема разрешается, дают представление о различных народных характерах. Недаром раньше на всех углах Парижа были так называемые «писуары», в которых мужчины пока они «делали свои дела», показывали прохожим свои головы и ноги. И недаром же существуют азиатские клозеты, где отметки для ступеней и дыра посредине показывают, как надо поступать. И у русских существует так называемый способ «орлом», когда надо становиться на сиденье ногами.

Все это имеет свое значение. В лагере военнопленных я мог углубить эти философские размышления… Известно, что американцы находятся во власти панического страха перед заразными болезнями, которые вызываются бактериями или недостаточной гигиеной. Их правила предвидели, если я правильно вспоминаю, выгребную яму на каждые 20–25 человек. Так как нас всех в лагере было 6000 человек, наш строительный батальон был полные две недели занят этим. Одновременно в два ряда были выкопаны ямы и над ними воздвигнуты деревянные ящики высотой в 60–65 сантиметров, с дырой посередине и крышкой сверху.

Эти бесчисленные отхожие места между палатками и проволочным ограждением нельзя было скрыть ни кустами, ни чем-нибудь другим. Их было слишком много, и они образовали непрерывный ряд. Часовые на вышках должны были следить, чтобы не применялся способ «орлом». Любой, кто собирался бы залезть с ногами на ящик, подвергался без предупреждения обстрелу с вышки. Он должен был делать свои дела, сидя по европейскому или американскому методу. И среди русских не нашлось никого, кто решился бы влезать на ящик ногами.

Лагерь Ландау на Изаре внутренне подчинялся генералу Меандрову, который предпринял в лагере дальнейшие производства, хотя всякая военная деятельность была прервана. Было несколько «счастливчиков», которые во время пленения (между маем и октябрем 1945 года) получили производство из лейтенанта в капитаны и из капитана в майоры. Таким образом Меандров даже своего денщика произвел в лейтенанты, дав ему офицерский чин, хотя он продолжал исполнять обязанности денщика.

Я хотел бы оценить это как факт упадничества, если денщик, который продолжает служить своему генералу, производится в лейтенанты. Однако я не думаю, что такого рода меры были вызваны у генерала намерением утвердить свой авторитет.