– Я ей предложил назначить другой день, но она и слушать не хочет.

– Ничего, перетопчется. Кто-нибудь ее подберет. Так всегда бывает. Она, кстати, мне звонила.

– Неужели?

– М-м-м. Спасибо большое! – Мэрилин приняла от официанта блюдо с жареной уткой. – Ага, и вылила на меня все свои идеи. Ну, насчет этих льдов. Я сказала: благодарю покорно, кушайте сами. На фиг мне это надо, выключать кондиционеры, чтобы ее тут удар хватил на почве переживаний из-за глобального потепления. Совсем с ума сошла. Мне же продавать что-то надо.

– Она раньше хорошо писала.

– Все они поначалу неплохо пишут. Пока художник голодный, он рисует так, чтобы его хвалили критики. А стоит его похвалить, он сразу же решает, что можно насрать в баночку, и это будет искусство.

Я напомнил ей, что Пьеро Мандзони и правда продавал баночки с собственными экскрементами.

– Так то когда было! – ответила Мэрилин. – Сорок лет назад это считалось открытием. А сейчас это просто говно.

Основную идею я уловил. Виктор Крейк не вписывался ни в какие рамки. И тут от меня зависело, понравится он публике или нет. Большую часть работы галериста составляет творческий процесс создания правильного контекста, в котором должен подаваться художник. Каждому хочется со знанием дела поговорить об искусстве с друзьями. Как иначе объяснить, почему карандаш и моток бечевки ушли с молотка за полмиллиона долларов?

Теоретически, работка – не бей лежачего. Все, что нужно, можно просто придумать. Что бы я ни придумал – будто Виктор мыл посуду в ресторане, был в цирке гимнастом или наемным убийцей на пенсии, – никто меня за руку не схватит. Но я решил, что окончательно заинтригую публику, если вообще про него ничего не расскажу. Тайна Виктора Крейка. Пусть люди сами придумывают, что хотят. Пусть приписывают ему надежды, мечты, страхи, желания. Наши картинки станут тестом Роршаха. [13] В принципе, это верно для любого настоящего произведения искусства. И все же мне казалось, что именно галлюциногенная работа Крейка, ее масштаб, ее всеобъемлющая мощь должны каждым зрителем восприниматься по-своему. И порядком смущать умы.

Так я всем и отвечал в день открытия:

– Не знаю.

– Если честно, мы не в курсе.

– Хороший вопрос. Еще бы знать на него ответ.

Или:

– А вы как думаете?

Новичка на открытии выставки отличить легко. Он всем интересуется. Галеристы вообще по сторонам не смотрят. Они приходят выпить вина, погрызть крекеров и поговорить о взлетах и падениях общих знакомых.

– Очуметь, – сказала Мэрилин и поставила стаканчик обратно на стол.

– Спасибо.

– Ты подарок мой заметил?

– Где?

– Да вон же, балда, – она кивнула на высокого красивого парня в хорошо сшитом костюме.

Вот это да. Я знал, что Мэрилин дружит с Кевином Холлистером, он был однокашником соседа по комнате в общежитии ее бывшего мужа. Гарвард, три ученые степени в лучших университетах Штатов (все из «Лиги плюща», [14] разумеется), удар, гол – и он получает непыльную и высокооплачиваемую работу прямо по окончании учебы. С тех пор он неуклонно двигается вверх по карьерной лестнице. Живет припеваючи. У него свой инвестиционный фонд, называется «Даун-филд».

В последнее время Холлистер потерял интерес к валютным операциям на восточноевропейском рынке и занялся искусством. Типичный богатей, для которого холсты – всего лишь очень дорогой билет в высший свет. Я смотрю на бизнесменов и удивляюсь. Мозги есть, деньги есть, власть есть. Они контролируют мировые рынки, управляют огромными корпорациями, к их мнению прислушиваются политики. И эти же самые люди вдруг превращаются в брызжущих слюной имбецилов, стоит поставить их перед картиной. Что говорить, они не знают, поэтому стараются повторить подслушанное мнение, пусть предвзятое, пусть продиктованное корыстными интересами, лишь бы оно было.

Вот пример типичной для таких людей ошибки: Холлистер нанял Мэрилин в качестве консультанта, фактически дав ей полную финансовую свободу и снабдив ее необходимыми средствами. Разумеется, она продавала ему работы только тех художников, чьи интересы представляла, и давала отпор каждому, кто посмел ступить на ее территорию. Мэрилин как-то сказала мне: «Он не понимает, что настоящая коллекция – плод долгих усилий и требует вдумчивого подхода. Что ее нельзя создать одним махом. Но я могу помочь ему создать такую коллекцию, и это хорошо».

Я несколько раз встречался с Холлистером, перебрасывался с ним парой слов, но никогда не говорил об искусстве. Мэрилин привела его сюда, и это либо означало, что она считала Крейка хорошим художником, либо она не видела во мне и моей выставке угрозы для ее монополии.

– Я расширяю кругозор Кевина. – Она подмигнула мне, подошла к Холлистеру и взяла его под руку.

Весь вечер я был очень занят, болтал со всеми потенциальными клиентами. Джоко Стейнбергер впал в кататонию и простоял несколько часов перед одним панно. Вид у него был такой, будто он не брился с открытия собственной выставки в декабре прошлого года. Мы очень удивились, увидев среди гостей Этьена Сент-Морица. Когда-то он был одним из ведущих торговцев картинами в Америке, наряду с Кастелли и Эмерихом. Нынче он превратился в развалину, морда бульдожья, вся в печеночных пятнах, с коляски Этьен не встает. По залу его возила женщина в длинной шубе и сапогах от Кристиана Лубутена. Этьен нашел работы Крейка великолепными и так мне прямо об этом и сказал.