Нэт привел своего дружка, и они вдвоем принялись окучивать Гленна Стайгера, еще одного торговца, известного пристрастием к сальным шуточкам и дурацким историям. Я проходил мимо и слышал, как Гленн говорит: «…хотел купить у меня картину за сорок восемь тысяч долларов… купюрами в один доллар… торчок недотраханный… так и несет марихуаной… в песочнице за такие деньги покупай…»

Руби подготовилась, соорудила на голове сложный кукиш и встала на прикол у журналов Крейка вместе со своим парнем. Я с ним раньше никогда не встречался, хотя рассказы о нем слышал.

– Итан, познакомься, это Ланс Дюпо.

– Очень приятно. Я много о вас слышал.

– И я о вас. – Глаза у него были красные и бегали. От него тоже попахивало марихуаной. – У меня прям башню сносит от вашей выставки.

– Мы читаем журнал про еду, – сообщила Руби. – Очень успокаивает. Каждый день одно и то же. Мама мне с собой в школу завтраки давала и всегда клала одни и те же бутерброды, со сливочным сыром и с вареньем. Смотрю на этот журнал и сразу свои школьные завтраки вспоминаю.

– Ну да, – кивнул Ланс. – Или тюрьму.

Мы все посмотрели на журнал.

– Псих, – сказал Ланс.

Из дальнего угла комнаты мне помахала Мэрилин. Я извинился перед ребятами и пошел разговаривать с Холлистером. Руку он пожимал совсем не так, как я ожидал. Мягко, не давя. Ладонь у Холлистера была сухая и теплая. И ногти наманикюренные.

– Мы как раз восхищались панно, – сказала Мэрилин.

– У вас хороший вкус.

– Это ведь центральный элемент композиции, правда, Итан?

Я кивнул:

– Рисунок номер один.

– Странный какой. Это что, младенцы, что ли?

– Похожи на херувимов, – сказал Холлистер.

– Интересно, что вы обратили на них внимание. Мы их так и зовем, «херувимы Виктора».

В центре композиции располагалась пятиконечная звезда скучного, нетипичного для Виктора коричневого цвета на пылающем фоне. Вокруг нее танцевали дети с крылышками. Их блаженные улыбки контрастировали со всеми остальными деталями карты, ее возбуждением и кровавой резней. Художник вообще был мастером деталей, однако ему было важно ничего не упустить при изображении центрального элемента, и техника тут использовалась почти чертежная.

– Они похожи на… не знаю… нечто среднее между Боттичелли и Салли Манн. [15] Есть тут что-то от педофилии, а?

Я приподнял бровь.

Холлистер, щурясь, качнулся к панно:

– Удивительно, что оно так хорошо сохранилось.

– Это да.

– А вы видели его квартиру? – спросил финансист, показывая на развешанные по стенам фотографии жилища Крейка.

– Я туда первым пришел.

Мэрилин за спиной Холлистера хихикнула:

– Кевину хотелось бы побольше узнать о художнике.

– Я и сам больше ничего не знаю.

– Что вы скажете о нем в контексте других художников ар брют? – спросил Холлистер.

– Ну… – начал я, сердито глянув на Мэрилин, – я вообще не уверен, что его можно отнести к этому направлению. – Холлистер побледнел, и я быстро добавил: – В том смысле, что его в принципе трудно с кем-то сравнить. Впрочем, не исключено, что вы правы, относя Виктора к этому направлению, поскольку основная отличительная черта ар брют – это отсутствие художественного контекста.

Мэрилин за спиной у Холлистера потерла указательный палец о большой, показывая, что финансист готов раскошелиться.

Я вывалил на голову несчастного хрестоматийные истины о Жане Дюбюффе, [16] ар брют и контркультурном движении.

– Обычно речь идет о творчестве заключенных, детей, душевнобольных, и я совсем не уверен, что Крейка можно отнести к какой-нибудь из этих категорий.

– По мне, так он ко всем трем относится, – заметила Мэрилин.

– Разве он был ребенком? – спросил Холлистер. – Я думал, он старый.

– Ну… нет… – ответил я, – то есть да. Нет, он не был ребенком.

– А сколько ему было?

– Мы не знаем точно.

– Я же не в буквальном смысле говорю, – вступила Мэрилин. – Просто посмотрите на его восприятие мира. У него совершенно детское восприятие. Танцующие ангелы, с ума сойти. Ну какой взрослый человек будет их писать? Нет, мы слишком серьезны для этого, и, по-моему, этот Крейк ужасно трогательный.