– А мои глаза? Не страдают, что ли? – возмутилась она.

Гамов тактично не дал прямого ответа.

– Ты царь-девица. Екатерина Третья и последняя…

Рина надулась. Это она-то не мученица? Сейчас она ему покажет! И вообще где гарантия, что Гамов не скормил ей правду в редакции для женщин? Глаза страдающие! Очень уж красиво, вроде той истории с астрой. Рина собралась было вернуться к откапыванию других вариантов ответа, но тут ей попались на глаза часы. Кошмар! Если она хочет попасть сегодня к Мамасе и что-то успеть, то…

– Ладно, мужская правда! Я пошла! Гавра оставлю у тебя до завтра. Не против?

– Против.

– Что, совсем? – испугалась Рина.

Гамов смягчился.

– Ну так и быть, пусть остается!

У Рины мгновенно произошло переключение сознания. Она была как кошка – пусти ее в дом, и уже непонятно, кто тут хозяин.

– А приручать его и не мечтай! – ревниво продолжала она.

Гамов медленно покачал головой:

– Приручать? Зачем? Не имею ни малейшего желания, чтобы меня укусила чужая гиела!

– А если Гавр не укусит?

– Тогда меня порвет Аль.

– АЛЬ?

– Он очень ревнив. Я даже седло чужое не могу взять, – смущенно буркнул Гамов.

Добираясь на маршрутке до метро «Владыкино», Рина размышляла о том, что всякая привязанность оплачивается частицей собственной свободы. Не смешно ли? Великолепный Гамов морскую свинку не может погладить, чтобы не вызвать ревности своей гиелы. И кто после этого кого приручил?

Артурыча не было. Он уехал куда-то далеко за детским кремом и шампунями. Заказов перед Новым годом было много, и он то и дело мотался туда-обратно. Мамасю Рина застала с завязанным горлом и с банкой варенья.

– Я болею и утешаю себя! – Мамася ногтем наметила на щеке место, куда ее поцеловать. – Клюй сюда! Здесь не заразно!

Рина послушно клюнула, куда было указано. Мамася сидела в кресле, обложенная рукописями, и ластиком стирала карандашную правку.

– Слушай! – сказала Рина задиристо. – Я тут фотографию одну нашла. Не взглянешь?

Мамася посмотрела.

– Бедный снимочек! И что ты с ним сделала? В стиральной машине прокрутила?

– Я о не том. Это ты?

Мамася с грустью провела рукой по щеке.

– Конечно, три года назад я была симпатичнее. Но все же не скажу, что сильно изменилась.

– А собака на фото чья?

Мамася уставилась на Рину с глубоким недоумением.

– Ку-ку! Забыла Ладу? Она прожила у нас двенадцать лет! Ты ее насквозь прорыдала, когда она умирала.

– М-м-м… А ну да! – Рина торопливо набила рот сосисками.

Притворяться голодным удобно. Можно жевать и, когда тебя о чем-нибудь спрашивают, виновато показывать на рот. Рина через силу глотала сосиски и испытывала глубочайшее недоумение. Из всех углов лезла куча мелких несоответствий. Как она могла забыть Ладу? И почему помнит многое из того, чего никогда не происходило? Нелогично и глупо!

Мамася ходила по кухне и обиженно дергала себя за шарфик.

– Слушай! Я так не играю! Ты ничего не помнишь! Таинственно молчишь! На вас там что, опыты ставят? Мы что: поменялись ролями? Я твоя юная мать, ты моя старая мудрая дочь?.. Это меня выводит из себя!

– И хорошо! – ответила Рина рассеянно. – Если выводит, значит, ты подошла к границе своего терпения и есть возможность ее расширить.

Мамася от удивления перестала душить себя шарфиком и подозрительно уставилась на нее:

– А это откуда?

– Александр Блок! Из писем, – не моргнув глазом произнесла Рина. Она надеялась, что Блок, не имевший к цитате никакого отношения, не пристукнет ее на том свете за мистификацию.

У Рины с третьего класса сохранилась привычка прикрываться великими именами. Например, брякнет очевидную глупость: «Дети могут есть шоколад вместо обеда и вытирать грязные губы о шторы» – и, смутно ощущая, что ее суждению не хватает ссылки на авторитет, добавляет: «Так говорил поэт Михаил Лермонтов». Но таким цитатам никто не верил.

«Бредить не надо!» – заявляли ей.

К старшим классам Рина стала цитировать хитрее. «Выдающийся педагог Макаренко считал, что в исключительных случаях детям может быть позволено есть шоколад вместо обеда и вытирать грязные губы о шторы», – произносила она канцелярским голосом. Спорить с Макаренко Мамася не решалась. И вообще труды выдающегося педагога знала недостаточно.

– Что, серьезно? – пугливо спрашивала она и тотчас выдвигала коронный женский аргумент: – Так ему небось жена стирала!