– Вот здесь, и здесь.

Дробышев расписался.

– Смотри, мы тебе доверяем – отпускаем тебя в часть без сопровождения офицера. Ты должен быть на месте через сутки. Напоминаю тебе о дисциплинарной ответственности за самовольное оставление воинской части.

Дробышев вышел из штаба части ликующим. Ему доверили самому добраться до нового места службы. Уже здесь, в штабе нижнеподольской учебки, Сергей для себя решил, что ничего страшного не будет в том, если он несколько уклониться от основного маршрута и заедет домой, во Львов, а уже оттуда вернется в Говерловск.

Погода вполне соответствовала середине ноября – пасмурно, холодно. Но сегодня Сергей, не замечая этого, шагал по широкой аллее, соединявшей штаб части и здания казарм, радостно-возбужденный. Пинком подфутболил несколько из опавших на асфальт листьев – аллею теснили с обеих сторон пирамидальные тополя и липы.

Солдат свернул налево, к казармам. Асфальт закончился, и дальше тянулась дорожка, мелко усыпанная красным камнем.

Сергей прошёл вдоль спортивной площадки, поднялся на второй этаж, вошёл в свою казарму, ставшею за полгода родной.

В пустой казарме «на тумбочке» стоял один дневальный – рядовой Скоропад.

Ещё две недели назад, когда рота была почти в полном составе, днём было шумно, кипела бурная жизнь; но, как и положено, во всякой учебке, через полгода солдат раскидывали по боевым частям. От всей роты в последнюю неделю, кроме Дробышева, здесь оставалось только трое солдат. Двоих – Александра Шевченко и Алексея Ремизова – оставляли в роте, назначив на должности заместителей командиров взводов, а рядового Скоропада, по специальности – автослесаря, зачислили в РТО (роту технического обеспечения).

Старшина хотел оставить Дробышева в учебке. Он даже выбил Сергею специально для этого должность – полкового художника. Дробышев с детства хорошо рисовал, лучше всех в классе. Но ту работу, которую здесь предлагали, была не совсем ему по душе: после четырехмесячной, беззаботной службы в военном оркесте в новые обязанности полкового художника Дробышева входило писать тушью стенды, в которых объяснялись устройства двигателей к грузовым автомобилям. Писать приходилось плакатным пером. Работа была несложной, но требовала аккуратности, а как раз этого непоседе Сергею, ох, как не хватало. Буквы, выползавшие из-под его пера, получались кривые, пьяные. Некоторые из них прихрамывали. Всякая новая буква «А» была не похожа на свою сестру.

После четвёртого стенда Дробышев возненавидел свою работу. Закрывшись в своем рабочем кабинете, он сходил с ума со скуки.

Ему хотелось в настоящую, боевую часть. В Говерловск…

И вот, наконец, в руках Сергей сжимал командировочное предписание, вещевой и денежные аттестаты.

В каптёрке, за массивным столом, грузно восседал старшина роты – старший прапорщик Климчук. С мрачным лицом и тяжелым подбородком прапорщик Климчук внушал к себе уважение и страх. В прошлом, кандидат в мастера спорта по боксу, он был главарём местной шпаны и только чудом остался на свободе, в то время как почти все его дружки и приятели расселились по лагерям и тюрьмам.

Кроме старшины, в каптёрке находились рядовые Шевченко и Ремизов. Сидя на корточках, они разбирали мешки с химзащитой. Проверяли наличие противогазов.

Старшина молча, взглядом, указал Дробышеву на стул, стоявший возле его стола, достал из сейфа бутылку самогона, набухал себе и Дробышеву по полстакана. Вывалил на столешницу кусок копчёного сала, буханку хлеба, банку солёных огурцов и несколько луковиц.

– Давай, – сказал он, указав взглядом на стакан, и поднял свой.

Здоровенный, спортивного телосложения, рядовой Шевченко равнодушко глянул на самогон и продолжил свое дело. У Ремизова при виде самогона и закуски масленно и жадно заблестели глаза.

С сомнением глядя на мутное содержимое стакана, Сергей замялся. Он чувствовал себя неловко. Дробышев никогда ещё не пил со старшиной, хотя знал, что сержанты с ним иногда выпивали. Старшина в этих вопросах был очень суров и жестоко пресекал солдатскую пьянку.

– Товарищ прапорщик, как-то неудобно…

– Неудобно спать на потолке, потому как одеяло падает, – рявкнул старшина. – Неудобно лежать с бабой в лесу, на сосновых шишках. Потому как колется… и комары на задницу садятся. Давай, бери! – приказал он.

Дробышев покорно поднял стакан. Они чокнулись.

Старшина одним махом опрокинул стакан в пасть. Не стал закусывать, только вытер рукавом рубахи губы. Достал из пачки сигарету без фильтра, размяв, закурил.

Дробышев выпил свой и робко взял кусок хлеба с салом.

– Давай, жри! И не ломайся, как нецелованная девка! Раз я тебя позвал пить, значит можно. Со мной – можно, без меня – нельзя. Потому как здесь, в армии, я для вас отец родной, мать, брат, сват и кум в одном лице.

Дробышев вспомнил напутствие своего отца, когда тот полгода назад провожал сына в армию: «В части держись старшины. Не командира роты, не взводного, а старшины, – наставлял Виктор Петрович, стоя на перроне Львовского ж/д вокзала. – Если со старшиной сдружишься, будешь, как у Христа за пазухой!»