– Доказать я не смогу. Тут сердцем прочувствовать надо. Верить надо сердцем.

– А я не верю.

– Твои проблемы.

– Ну и что… тебе твой Бог помогает? – язвительно спросил Дробышев.

– Да помогает. Когда мне трудно, я помолюсь Богу, и мне всегда легче становиться, – говорил Вдовцов.

– Вот ты его попроси, чтоб он нам срок службы до года скостил.

– А может, это не входит в планы Бога? Может, Ему угодно, чтоб мы два года служили? Чтоб из тебя за эти два года Армия всю дурь из твоей головы выбила.

– Во мне дури столько, что её и за десять лет не выбьешь.

– С тобой спросить, только нервы трепать, – безнадежно махнул рукой Вдовцов.

– С тобой то же.

Оставшийся отрезок дороги шли молча. Каждый думал о своём…

Дробышева возмущало во Вдовцове лицемерие: «Если он так верит в Бога, то почему бензин ворует?» Впрочем, в лицо он этого не высказывал. Не хотелось портить отношения.

Приближался Новый Год.

Отгремела присяга молодых. В БАТО появились первые «шнэксы».

Первый «шнэкс», появившийся в батальоне, достался 1 ТР.

Звали его Осецкий Юрий. Был он родом из Житомира. Полноватый, стриженный наголо, он носился по батальону в поисках сигарет.

– У тебя не будет?

– А у тебя не будет? – спрашивал он у солдат.

Осецкий ещё не знал, кто есть кто, и не научился отличать «дедов» от остальных солдат.

– Закурить не будет? – спросил он у проходящего мимо младшего сержанта Штырба.

– Я дывлюсь, ты обуревший шнэкс! – сказал Штырба беззлобно. Он был в хорошем расположении духа.

Штырба достал из пачки две сигареты, дал Осецкому.

– На майбутне. Я твий дид. Николы у дедив цигарок нэ спрашивай.

Осецкий, благодарно взглянув в глаза Штырбе, сказал:

– Я всё понял. Большое спасибо.

Дробышев познакомился с Осецким в наряде по столовой.

В РМО в этот момент не хватало людей. Комари лежал в санчасти. Иван Вдовцов уехал в краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам – у него заболела мать.

Штырба старшина тоже отпустил домой. Каптёрщик пообещал привезти пять банок нитроэмали, лак и обои. Нытик занимался ремонтом у себя дома, и ему сейчас всё это было очень кстати.

На утреннем разводе капитан Иголка подошёл к командиру части.

– Товарищ подполковник, мои сегодня в наряд по столовой заступают. У нас людей не хватает. Мне б пару человек.

Самовалов позвал начальника штаба БАТО.

Подошёл майор Белобородов.

– Да, товарищ подполковник.

– Выдели в РМО трёх солдат.

– Никак не могу. У самого людей катастрофически не хватает. Весь личный состав аэродромной роты задействован на чистке взлётки. Вторая транспортная тоже полным составом будет задействована на аэродроме.

– Ну а первая?

– Из неё я могу только одно молодого выделить. Остальные нужны.

– Ладно, днём дашь одного, – согласился Самовалов, – а вечером, как твои вернуться с аэродрома, выделишь ещё троих.

В помощь РМО прислали молодого «шнэкса» из 1 ТР.

– Вешайся, сука! – с ненавистью сказал ему Найда, заступавший старшим наряда.

Найде нравилось чувствовать себя командиром и «дедом» одновременно. У него чесались кулаки, но он не знал, за что зацепить Осецкого. Без повода бить не хотелось.

Вечером «повод» всё же нашёлся. Найде не понравилось, как молодой чистил картошку.

– Почему так медленно? Чисть быстрее!

Осецкий старался, как мог. Он чистил гораздо быстрее остальных. Но Найде непременно хотелось его ударить. И он сделал это. Подойдя к Осецкому, нагнул ему голову и ударил ладонью, плашмя, по шее.

Лицо Юрия передёрнулось от боли.

За вечер он несколько раз «отхватил» от Найды. В столовую на «шнэкса» из санчасти прибегал смотреть рядовой Комари.

– Шнэкс, грудь к осмотру! – крикнул он.

Осецкий вытянувшись в струнку, сдвинув каблуки, руки по швам, по-военному, сухо и четко ответил:

– Фанера трёхслойная, грудь бронебойного, образца тысяча девятьсот семьдесят шестого года выпуска, к осмотру готова!

Комари ударил его в центр груди.

Осецкий пошатнулся, у него померкло в глазах, с гримасой боли он выдавил:

– Отдачи нет, откат нормальный, гильза упала в ящик.

– Молодец. Ну-ка, лося.

Осецкий, скрестив на лбу руки ладонями наружу, угнул голову. Комари кулаком всадил ему в руки.